– Думаю, да.

– Так что мои изначальные служебные обязанности как гладкорукавника заключались в том…

– Постой! Что еще за гладкорукавник?

– Это такой же сленг, как первогодок, шлепок, салага и прочее. У меня на рукаве не было еще ни одной нашивки, вот в чем дело.

– А, теперь понятно.

– В первые месяцы я должен был пешком патрулировать свой участок в районе Голливудского бульвара. А в то время это было местечко еще то. Мрачное и сильно запущенное.

– Там до сих пор кое-где ничего не изменилось.

– Верно. Ну так вот. Меня определили в напарники одному пожилому копу по фамилии Пепин, ставшему вроде как моим наставником. Помню еще его кличку – Сироп. А прозвали его так потому, что был он сладкоежкой и имел привычку ежедневно в одно и то же время делать на маршруте остановку и покупать себе мороженое с сиропом на углу бульвара и Вайн-стрит. Каждый божий день, как запрограммированный. Короче, Пепин топтал этот участок уже много лет, и я стал его партнером. Мы все время шли одним и тем же путем. От участка поднимались по Уилкокс, сворачивали на Голливудский бульвар, двигались по нему сначала до Бронсон, потом разворачивались и возвращались до Ла-Бри, а оттуда – снова к участку. У Сиропа словно таймер был встроен в голову – он так умел рассчитывать темп движения, чтобы оказаться рядом с участком аккурат к концу дежурства.

– Боже, какая скука!

– Скука была действительно смертная, если только мы не получали вызов или не начиналась какая-нибудь заваруха. Но и тогда приходилось иметь дело в основном со всяким дерьмом… То есть, я хотел сказать, с мелочевкой. Магазинные кражи, драки между проститутками, торговцы «травкой». И при этом ежедневно какой-нибудь проезжавший мимо идиот выкрикивал нам оскорбления. Ты, должно быть, слышала, что нас тогда обзывали фашистами, свиньями и прочими дурными словами. А надо тебе сказать, что моему Сиропу почему-то очень не нравилось слышать, что он – свинья. Можно было называть его фашистом, нацистом – кем угодно, но только не свиньей. А потому, когда мимо проезжала машина и оттуда начинали орать это слово, мой напарник поступал очень просто: записывал регистрационный номер, марку и цвет автомобиля, потом доставал книжку с бланками и выписывал на эту машину штраф за неправильную парковку. Отрывную часть, которую полагалось в таких случаях класть под стеклоочиститель, он рвал на мелкие кусочки и выбрасывал в ближайшую урну.

Босх рассмеялся и снова впился зубами в свой багет, залитый расплавленным сыром с приправой из помидоров и лука.

– Я пока не врубилась, – сказала Мэдди. – Что в этом забавного?

– Потом Сироп сдавал свою часть квитанции куда следует, и на владельце машины повисал неоплаченный штраф, по которому со временем выписывали ордер на арест. И получалось, что деятель, посмевший обозвать нас свиньями, в один прекрасный день попадался другим полицейским, выяснявшим, что имеют право его арестовать. Так Сироп в итоге смеялся последним.

Босх отправил в рот несколько ломтиков картошки фри, прежде чем закончить.

– Но меня рассмешило воспоминание о собственной реакции, когда он впервые проделал при мне этот трюк. «Что это ты затеял?» – спросил я. Он объяснил. «Но ведь это же против всяких правил», – сказал я. А он в ответ: «Тут я устанавливаю правила».

Босх снова улыбнулся, но его дочь только недоуменно покачала головой. Гарри, поняв, что шутка показалась смешной ему одному, энергично принялся доедать свой сандвич. И наконец решился завести разговор, который слишком долго откладывал.

– Послушай, завтра утром мне необходимо уехать из города на пару дней.

– Куда?

– В Центральную долину, в Модесто. Нужно кое с кем побеседовать по поводу расследования. Вернусь скорее всего во вторник вечером, хотя могу задержаться и до среды. Выясню уже на месте.

– О’кей.

Чуть помедлив, он произнес:

– Но мне бы хотелось, чтобы с тобой на это время осталась Ханна.

– Папа, нет никакой необходимости за мной присматривать. Мне уже шестнадцать, у меня есть револьвер. Я прекрасно обойдусь одна.

– Понимаю, но все же пусть она побудет с тобой. Так мне спокойнее. Пожалуйста, сделай это ради меня.

Мэдди покачала головой, но потом с явной неохотой согласилась:

– Хорошо. Но только я…

– Ханна очень рада такой возможности. Она не будет вмешиваться в твою жизнь, заставлять вовремя ложиться спать и тому подобное. Я с ней уже подробно все обсудил.

Она положила свой гамбургер на тарелку тем жестом, который, как давно заметил Босх, означал, что дочь больше к нему не притронется.

– Тогда объясни, почему она не остается у нас, когда ты не в отъезде?

– Даже не знаю. Но это тема для отдельного разговора.

– К примеру, вчера вечером. Мы так хорошо провели вместе время, а потом ты просто отвез ее домой.

– Мэдди… Это слишком личное, чтобы…

– Как скажешь.

Похоже все разговоры об этом неизбежно заканчивались одной и той же фразой. Босх беспомощно посмотрел по сторонам, стараясь найти новый предмет для обсуждения. Ему показалось, что Ханне могло только повредить продолжение этой беседы.

– А почему тебя вдруг так заинтересовали причины, побудившие меня стать полицейским?

Она пожала плечами.

– Просто захотелось узнать, вот и все.

Он снова замолчал, подбирая слова.

– Если ты сомневаешься в правильности своего выбора, то времени у тебя предостаточно.

– Знаю. Дело не в этом.

– Надеюсь, ты понимаешь, как бы мне хотелось, чтобы ты нашла для себя в жизни действительно любимое дело. Я желаю тебе счастья, потому что тогда буду счастлив сам. Тебе ни в коем случае не следует считать, будто ты обязана пойти по моим стопам из уважения ко мне. Это неправильно.

– Я все понимаю, папа. Я всего лишь задала тебе вопрос. Без всякой задней мысли.

Он немного успокоился.

– Ладно. Но как бы там ни было, я не сомневаюсь, что из тебя выйдет чертовски хороший коп и отличный детектив. И дело не в том, как здорово ты стреляешь. Прежде всего ты верно мыслишь и обладаешь обостренным чувством справедливости. У тебя есть все необходимое в нашей профессии, Мэдс. Осталось только определить, действительно ли ты этого хочешь. А я всегда поддержу любое твое решение.

– Спасибо, папа.

– И, даже вспоминая сегодняшний тренажер, могу без преувеличения сказать, что горжусь тобой. И не только из-за точной стрельбы. Ты сохраняла хладнокровие, уверенность в себе. А как ты отдавала команды! Это было блестяще.

Ему показалось было, что Мэдди польстила его похвала, но уголки ее рта опустились, и она нахмурилась.

– Жаль, та несчастная стюардесса тебя не слышит, – сказала она.