– Машка, прости, ты устала, и поздно уже. Ничего, если я зайду минут на двадцать?

Мая не было на репетиции. Маша не знала, что случилось, на всякий случай сказала Пасизо, что он заболел.

– У тебя голос простуженный, может, лучше я к тебе? Лекарства какие-нибудь принести?

– Я здоров, ко мне сейчас нельзя, соседи опять что-то празднуют. Ну, пустишь в гости?

– Конечно.

Маша повесила трубку, сняла шубу, разулась. Май звонил из будки в двух шагах от ее дома. Телефона в его подвале не было. Соседи праздновали что-нибудь почти каждый вечер. Напивались, орали, дрались. Случалось, вламывались в их комнату, требовали валокордин и пустырник, если не хватало водки, выгребали из аптечки все спиртовые настойки. Май отдавал им бабушкины лекарства, не драться же с ними. Уйти вечером из дома Май не мог, бабушка боялась соседей, когда они что-то праздновали, а когда бывали трезвы, боялась еще больше.

– Почему ты не вызовешь милицию? – однажды спросила Маша.

– Потому что мы с бабушкой ЧСВР, члены семьи врагов народа, живем в Москве на птичьих правах, и нам лучше не возникать.

– Не понимаю, как можно все это терпеть, – сказала Маша.

Сейчас она ни за что не задала бы такого идиотского вопроса, не произнесла бы высокомерного «не понимаю». Май и его бабушка тоже не понимали, но терпели.

Май позвонил в дверь через пять минут. Он был синий от холода, глаза припухли и покраснели.

– Бабушку в больницу забрали. Я просто погреюсь чуть-чуть и пойду.

– Май, да ты ледышка.

Маша дала ему папины шерстяные носки, ладонями растерла уши, поставила на огонь чайник, выложила на стол все, что нашла в буфете. Пока она бегала из кухни в комнату, он ходил за ней, рассказывал, едва ворочая языком:

– Бабушке ночью стало плохо, пришлось вызвать «скорую». Они увезли ее в Склифосовского. Сказали, нужна операция. Двое хирургов отказались, она старая, вряд ли выдержит наркоз, у нее высокое давление, плохие сосуды. Есть один, который возьмется, но он в Склифе только консультирует, а оперирует в другой больнице, туда бабушку не положат.

– Почему? – машинально спросила Маша и сняла чайник с примуса.

В шкафчике она нашла гречку, высыпала в кастрюльку, залила кипятком. Надо было покормить Мая чем-то горячим. Он стоял сзади, ткнулся носом в ее макушку и пробурчал:

– Потому что больница ведомственная.

«В Кремлевке отличные хирурги-кардиологи, мама могла бы договориться», – чуть не сказала Маша, но вовремя опомнилась.

Беспартийных старушек из грязных подвалов, к тому же ЧСВР, не кладут в ведомственные больницы, не оперируют хирурги из Кремлевки, надо быть идиллической дурой, чтобы предлагать это Маю и просить маму «договориться». Мама, если бы могла, сделала бы для бабушки Мая все, что в ее силах. Но это абсолютно невозможно.

«Невозможно потому, что смертельно опасно, причем не только для нас, но и для Мая с бабушкой. Если мама заикнется, фамилию назовет там у себя в Кремлевке, органы мигом заинтересуются и мамой, и старушкой, за которую она хлопочет. Ну а если я преувеличиваю? Чего-то не понимаю? Если все-таки попросить маму?» – думала Маша.

– А может, правы те двое, которые отказались, и не стоит рисковать? – спросила Маша и накрыла кастрюльку крышкой, уменьшила огонь. – Пойдем в комнату, минут пятнадцать будет вариться. Мама говорила, у стариков все болезни протекают медленно, вяло, и бывает, старики выкарабкиваются сами потихоньку, без операций. В Склифе бабушку подлечат, подкормят, она отдохнет от ваших жутких соседей.

Май сморщился, махнул рукой.

– Подлечат, подкормят… Брось, Машка, она лежит в коридоре, чтобы судно поменяли, нужно нянькам дать, сестрам дать. Но суден не хватает, и простыней, и нянек, и койко-мест. Я отдал все, что было, но слишком мало. Я сам мог бы там за ней ухаживать, но не пускают, у них карантин.

– В больнице все равно лучше, чем в вашем подвале. А деньги не проблема, у меня есть заначка, я откладывала Ваське на подарок, – она открыла ящик комода, достала из-под стопки белья конвертик. – Возьми, тут двадцать восемь рублей, потом еще что-нибудь придумаем.

Он помотал головой.

– Убери.

– Что значит «убери»?

Он взял конверт, положил назад в комод, закрыл ящик, обнял Машу, прижался колючей щекой к ее виску и прошептал:

– Спасибо, Машка, ты не обижайся, я понимаю, ты от чистого сердца, но я сам справлюсь. Твои двадцать восемь рублей бабушке не помогут, а Василий останется без подарка. Сколько ему исполняется?

– Одиннадцать.

– Ну вот, такая серьезная цифра, второй десяток, лучше поцелуй меня и давай поедим, с утра ничего не жрал.

Она чмокнула его в щеку, попыталась выскользнуть из его рук, но он не отпустил.

– Машка, у меня никого, кроме тебя, нет, только бабушка, но ей немного осталось, я один не смогу, не выдержу.

Губы у него были твердые и горькие, от волос, от ветхого джемпера пахло больницей. Пальцы, все еще холодные, дрожали, пытаясь расстегнуть пуговицы Машиной кофточки.

– Май, пожалуйста, не надо, миленький мой, хороший, не надо, ты хотел поесть, чай остынет, – бормотала Маша, уворачиваясь от его губ и рук, но вырваться, грубо оттолкнуть не могла.

«Этого не должно быть между нами, не из-за Ильи, нет, просто я не люблю Мая, мне его безумно жалко, и я его люблю, но не так, совсем по-другому, если сейчас это произойдет, получится ложь, получится ужас для всех, и я буду виновата».

– Машка, я уйду, не бойся, я уйду, только согреюсь чуть-чуть, капельку согреюсь, иначе умру, – шептал Май.

Он приподнял ее, оторвал от пола, она привыкла доверять его рукам, они отработали вместе множество сложных поддержек.

«Я не могу оттолкнуть его, но этого не должно произойти, ни за что на свете, нет… Господи, что мне делать?»

Хлопнула входная дверь, голос Васи крикнул:

– Эй, кто дома?

Май осторожно опустил ее, принялся бестолково возиться с кофточкой, пытаясь застегнуть пуговицы, бормоча:

– Прости, прости, не понимаю, что на меня нашло.

– Все, успокойся, – прошептала Маша, быстро застегнулась и крикнула:

– Васька, надень тапочки и вымой руки!

– Машка-какашка! – прозвучал ответ из коридора.

Вася был румяный с мороза и мокрый насквозь. Поздоровался с Маем сквозь зубы. Маша принесла из кухни кастрюльку. Вася приподнял крышку, сморщил нос.

– Опять гречка, – он схватил горсть карамели из вазочки.

– Положи конфеты, сядь и поешь нормально, – сказала Маша.

– Ел у Валерки, – он прихватил еще и пряник, шмыгнул за перегородку, хлопнул фанерной дверью.