– Слово «подсказать» очень гибкое, вы не находите? – спросил сын Пастушонка. – Его можно интерпретировать по-разному. Мне больше по душе слово «советовать», ибо оно ограничивает свободу выбора, не так ли?

Последовала затянувшаяся пауза, которую наконец нарушил итальянец.

– Договорились, – задыхаясь, выдавил согласие он. – Ибо в противном случае мы теряем всё.

– Я никому не угрожаю. Я просто открываю перед вами новые двери… Полагаю, наша встреча закончена.

Все дружно поднялись с мест.

Словно торопясь поскорее покинуть комнату, где находится заразный больной, делегаты, созванные Матарезе, устремились к выходу. Одним из последних оказался полный энтузиазма молодой канадец.

– О, Макэндрю, – остановил его Гуидероне, положив руку на плечо. – Сейчас, когда с нашими скучными делами покончено, почему бы нам не выпить в баре внизу? Кажется, у нас с вами есть общие знакомые в Торонто. Мне бы хотелось узнать, как они поживают. – Он упомянул несколько фамилий.

– Разумеется, сэр! С превеликим удовольствием.

– Вот и отлично. Жду вас там через пять минут. Мне нужно сделать один звонок. Если сможете, займите столик подальше от входа.

– С нетерпением буду вас ждать… сэр.

Молодой Макэндрю лишь смутно помнил имена так называемых «знакомых» – кроме одного, но то обстоятельство, что они хранятся в памяти Гуидероне, привело его в восторг. Особенно одно из них, которое сам он помнил слишком хорошо. Имя его бывшей жены.

– Я с сожалением узнал о том, что вы расстались, – сказал Гуидероне, подсаживаясь за столик.

– Вероятно, сэр, это я оказался во всем виноват. Признаю́, я был страшно честолюбив, и когда речь заходила о делах, жена отступала на второй план. Видите ли, защитив докторскую диссертацию по финансовому праву в университете Макгилла, я решил, что теперь мне все по плечу. Мне поступало множество предложений, не слишком высоко оплачиваемых, но престижных, и вдруг как гром среди ясного неба меня пригласили в монреальскую инвестиционную фирму на оклад, на который я даже не рассчитывал в ближайшие десять лет!

– Понимаю. А затем одно последовало за другим.

– О да, вы правы! И тогда я…

– Прошу прощения, молодой человек, – прервал его Гуидероне. – У меня закончились мои кубинские сигары. Пожалуйста, вас не затруднит купить мне несколько штук в киоске в вестибюле? Вот вам банкнот в десять тысяч лир.

– Ну конечно, сэр. Буду рад быть вам полезен, сэр!

Проворно встав из-за стола, честолюбивый канадец быстро вышел из бара. Сын Пастушонка достал из внутреннего кармана пиджака маленький пакетик и высыпал его содержимое в бокал молодого финансиста; затем знаком подозвал официанта.

– Передайте моему другу, мне нужно сделать один звонок. Я скоро вернусь.

– Si, signore.[43]

Джулиан Гуидероне так и не вернулся, но молодой канадец возвратился за столик. Покрутив головой вправо и влево в поисках самого значительного человека в своей жизни, Макэндрю отпил из бокала. Через тридцать четыре секунды он повалился на стол с широко раскрытыми в смерти глазами.

Спустившись по Испанской лестнице на виа Дуэ-Мачелли, Джулиан Гуидероне повернул направо к отделению почтовой службы «Америкэн экспресс». Его сообщение, отправленное в Амстердам, было быстро расшифровано и принято к исполнению. Открытый текст сообщения был следующим:

Наш канадец представлял для нас угрозу. Переполненный энтузиазмом, он говорил слишком много. Проблема разрешена. Подыщите другого кандидата.

Гуидероне вернулся пешком до пересечения с виа Кондотти, одной из самых оживленных торговых улиц мира. Однако он пришел сюда не за покупками; ему хотелось посидеть в кафе и, неторопливо попивая капуччино, подумать.

Он – они, Матарезе! – свершили то, что еще не удавалось ни одной, даже самой могущественной тайной организации на земле. Теперь им принадлежат промышленные предприятия, коммунальные службы, международные поставщики продовольствия, кино– и телестудии, а теперь еще и газеты всего мира. Ничто не сможет их остановить! Вскоре им будет принадлежать вся планета, и это оказалось так просто.

Алчность.

Действовать где посулами, где шантажом, и кто сможет устоять? Нижняя граница продолжает подниматься, и теперь ее уже не видно с земли; масштабы прибыли поражают воображение, низшие слои общества выстраиваются в очередь, чтобы получить свою долю, – лучше тот черт, с которым можно жить, чем тот, которого еще не знаешь. Ну а деклассированные элементы, необразованные бедняки, паразиты общества? С ними надо поступать так, как это было в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях! Необходимо заставить их совершенствоваться! Это вполне по силам. Именно так была создана Америка!

Но так ли? Или за этим стояло что-то другое?

Окна залитого светом неоновых ламп помещения центрального управления британской разведки МИ-5 были завешены плотными шторами. Можно было не думать о том, чтобы защититься от яркого лондонского солнца, поскольку времени было уже десять с лишним часов вечера. Эта мера предосторожности осталась со времен «холодной войны», когда в здании, расположенном на противоположной стороне широкой улицы, были обнаружены фотоаппараты с мощными телеобъективами.

Прайса и Монтроз забрали из гостиницы «Коннот» в половине восьмого; и еще до восьми вечера они уже были в центральном управлении МИ-5. Взяв кофе, предусмотрительно заказанный Джеффри Уэйтерсом, без «сэра», все трое углубились в изучение записок, обнаруженных в запертом ящике письменного стола в комнате Джеральда Хеншоу в особняке Брюстеров на Бельграв-сквер. В основном это были клочки бумаги, вырванные из блокнотов и записных книжек, покрытие торопливыми каракулями, которые читались с огромным трудом. При всем том, как это ни странно, большинство записок было аккуратно сложено вдвое и вчетверо, словно это были тайные наводки, ведущие к спрятанному сокровищу, которые надлежало засовывать в укромные места под камни или под кору деревьев.

– Ну, что скажете на этот счет? – спросил Уэйтерс, в очередной раз наполнив Камерону чашку горячим кофе. Он снова поставил кофейник на плитку.

– Начнем с очевидного, – сказал Прайс. – Все записи защищены случайным кодом, из чего следует, что единого кода не существует. Ничего постоянного, смысл понятен только тому, кто это писал. Каждая запись индивидуальна и скорее всего расшифровывается индивидуально.

– Конечно, я в этом не специалист, – сказала Лесли, – но разве вы не пробовали все стандартные методы дешифрования?

– Мы перепробовали все, и наши бездушные компьютеры готовы были лезть на стены, – ответил Джеффри, возвращаясь к круглому дубовому столу. – Арифметические и геометрические числовые прогрессии, наложение букв и слогов, синонимы и антонимы, как литературного английского, так и уличного жаргона. – Хеншоу не владел ни одним иностранным языком.