и так у казаков. «Бар» пресловутых на нижнем Дону, считай, что и нет. А какие имеются, немногие, так сами из казаков. Имения не слишком большие.

– Тогда что ж такое им посулили?

Аристов вздохнул. Отвечать ему явно не хотелось – тем более что к разговору стали прислушиваться и другие кадеты первой роты, – но всё-таки он ответил:

– Грабить им разрешили. «Буржуев», «богатеев», тех самых «бар» несчастных, какие сыщутся. На селе, в городах – неважно.

– И казаки повелись? – с ужасом спросил кто-то, кажется, Варлам Сокольский.

– Повелись, не повелись, а только «красные казаки» теперь перед нашим фронтом, – строго сказал полковник. – И они уже не верные слуги престола, а изменники присяге, государю и Отечеству. И поступать с ними надлежит соответственно. А теперь слушайте меня внимательно, господа прапорщики!.. План на завтра будет таков…

Утро шестого января выдалось на славу. Ясное, с лёгким морозцем. Эшелон разгружался на станции, кругом – голая степь, правее, у самого горизонта – террикон. Тянутся вдаль узкие полосы леса, всё, что можно и что нельзя – распахано, стало полями.

Серые шинели, серые папахи – первая рота почти невидима. Она не закапывается в землю, нет, она рассыпается по облетевшим лесополосам, по которым идёт прямая, как стрела, дорога.

Рота невелика. Всего шестьдесят человек, а по штатам военного времени полагалось бы иметь двести тридцать пять. Но зато на эти шестьдесят – дюжина ручных пулемётов, а у остальных – верные «фёдоровки». Приготовлены гранаты, снаряжены запасные магазины, «стрелки-отличники» в последний раз проверили оружие.

Привезший их эшелон загудел, задымил и двинул в обратный путь, даже не переформировываясь.

Время, когда ждёшь, растягивается тягучим киселём. Фёдор Солонов ждал, застыв и даже не ощущая мороза.

Перед отправлением им выдали валенки с галошами. А ещё он надел две пары подаренных великой княжной носков. Она была права – сухие и согретые ноги зимой на фронте – первое дело.

А потом впереди показалась колонна.

Ещё до этого весть принесли разведчики. По рядам первой роты понеслось – идут, идут, идут!

Фёдор лишний раз ощупал снаряженные магазины. Страха не было – вернее, был, но тот, что помогает тебе стать осторожным, хитрым, выносливым, а не заставляет бежать без оглядки, бросая всё на свете.

И точно. Конная колонна красных шла, словно на парад. Под знаменем. Без головного дозора – словно и не на войну.

И, когда она подошла совсем близко, грянули выстрелы, почти в упор.

Фёдор выстрелил в человека на коне, ехавшего рядом со знаменосцем; в добротном полушубке, с деревянной кобурой «маузера» на боку, по виду – явно командир. Всадника смело с седла, опрокинуло на спину, швырнуло под копыта другим лошадям; и после этого Фёдор уже стрелял, как мог быстро, одиночными, почти не целясь, но и почти не промахиваясь.

Угодившие в засаду красные кавалеристы поспешно разворачивали коней, кто-то пытался отстреливаться, но головной эскадрон полёг почти полностью. Следовавшие за ним попытались было развернуться лавой, подались в поля правее и левее от дороги, но на заснеженной земле видны были лучше, чем на ладони. Пулемёты первой роты сбивали всадников, падали несчастные лошади, и очень скоро все конники, кто мог, уже мчались прочь, немилосердно работая нагайками.

Тел на припорошенной земле осталось очень много.

– Доложить о потерях! – гаркнул Две Мишени.

Таковых не оказалось. Никто не был даже ранен.

– Поздравляю с успехом, молодцы!

– Рады стараться! – дружно ответили господа прапорщики, впрочем, чувствовавшие себя пока что прежними кадетами.

Двинулись той же дорогой, какой проскакал совсем недавно самоуверенный неприятель. Конный дозор отправился вперёд, выдвинулись и боковые.

Окрестности Юзовки густонаселены, сёла тут богатые, спрос на провизию всегда был высок; вскоре дорога вывела роту полковника Аристова на сельскую околицу. Дозорные до этого прислали вестового с донесением, что противник тут не задержался, отступил дальше, к городу.

Евдокиевка, ближний пригород Юзовки, имевшая около тысячи жителей, торговлю бакалейными товарами некоей Прасковьи Ивановны Молотковой, мельницу купца Синаревского, а также двух торговцев пивом – Игнатищева и Кузякина, была красными оставлена без боя. Они даже не успели испортить телеграф.

Телеграфист, правда, сбежал, но Две Мишени лишь пожал плечами и сам сел к аппарату.

Вестовые помчались к другим отрядам, прикрывавшим дерзкую роту с флангов.

Отбив телеграмму, Аристов махнул своим:

– Идём, господа прапорщики.

Через селение прошли лихо, строем, отбивая шаг, несмотря на валенки. Народ следил из-за занавесок, но приветствовать добровольцев не спешил.

– Ждут, чья возьмёт, – пожал плечами Две Мишени в ответ на недоумённые вопросы. – Не осуждайте их, господа.

– Но Манифест… – запротестовал было Фёдор, однако Аристов лишь махнул рукой.

– Манифесты манифестами, а жизнь жизнью. Это мы с тобой, Фёдор, готовы по государеву слову в огонь и воду, потому что этим стоит Россия; а народ здешний так рассуждает, что манифесты на булку французскую не намажешь. И спорить с ними затруднительно, я бы сказал.

Оставив позади Евдокиевку, шли маршем дальше. Высланные вперёд дозоры доскакали до самых окраин Юзовки, вернулись поражённые:

– Их нет, никого!

– Как это «нет»? – сердился Две Мишени. – Не могут не быть! Засесть на границе города, занять оборону, подтянуть артиллерию – азбука военного дела!

– Виноват, господин полковник, однако мы проверили целый квартал – пусто! Рабочие с семьями сидят себе, не высовываются. Опросили нескольких – все утверждают, что конники проскакали мимо, дальше к центру Юзовки. Якобы идут на город бесчисленные «беляки», будут рабочих пороть, комиссаров расстреливать.

Две Мишени раздумывал недолго.

– Эх, не конница мы… ну да ничего, и пешим порядком доберёмся.

Окраина самой Юзовки встретила их невзрачными и бедными домишками, размокшей, раскисшей дорогой и точно так же, как и в Евдокиевке, попрятавшимися обывателями. Справа и слева поднимались фабричные трубы, чуть дальше – вершины надшахтных стволов. Несмотря на все революции и прочее, заводы продолжали работать, снег припорашивало гарью.

Две Мишени решительно постучал оголовком казачьей нагайки в ближайшую дверь. За окном мелькнуло бледное и перепуганное бабье лицо; немолодая уже женщина в накинутой на плечи худой кацавейке приоткрыла створку.

– Вот что, любезная, – строго сказал Аристов, не дав ей даже заговорить. – Власть тут теперь будет прежняя, законная. Власть государя нашего. Армия пришла. Так соседкам всем и передай. Вот прямо сейчас и беги. Нас не бойся, мы – закон и порядок. Мы никого не трогаем. Давай, всем расскажи, и пусть соседки тоже всем, кому смогут, расскажут.

Баба судорожно закивала.

Две Мишени кивнул ей на прощание, и колонна (по-прежнему лишь шестьдесят человек) двинулась дальше.

Вскоре откуда-то с востока донеслась отдалённая стрельба. Две Мишени усмехнулся, очевидно довольный:

– Сработало.

Кадеты разбились