— Да, — призналась она. — Это невероятно, но, кажется, я действительно счастлива. Габриель оказался прекрасным отцом для Наташи. Даже я такого не ожидала.

— Так всегда происходит с мужчинами, которые становятся отцами уже в возрасте. Если бы такое произошло со мной, я бы сошел с ума от счастья.

Никто не знал, что Габриель не приходится родным отцом ее дочке. Именно поэтому она не переставала удивляться, с каким великодушием он относился к этому ребенку, которому дал свою фамилию. Габриель сдержал слово, он искренне радовался, воспитывая Наташу. При мысли об этом Ксения опять почувствовала по отношению к нему порыв нежности и благодарности.

— Что будет со мной дальше, Ксения? — вдруг спросил Саша тихим голосом, глядя на мелькающие черные стены тоннеля, где изредка появлялись и тут же исчезали огоньки.

Его грубая рубашка, словно приклеенная к телу, была пропитана холодным потом. Ему казалось, что от него на весь вагон распространяется прогорклый запах тюрьмы. Трясущимися пальцами он попытался ослабить узел галстука. В окне напротив отражалось его лицо, шрам, пересекающий лоб, светлые редкие волосы, глубокие морщины возле рта. В сорок один год он чувствовал себя стариком.

— Вся жизнь пошла прахом, — уныло пробормотал он.

— Перестань, дядя Саша! — приказала Ксения. — Что было, то прошло. Ты наделал глупостей, и один Господь знает, как тяжело ты расплатился за них. Ты не заслужил всего этого. Теперь нужно продолжать сражаться.

— Сражаться? — вспыхнул он. — Но с кем? Против кого? У меня больше ничего нет. Кому я нужен? Все станут спрашивать меня, что я делал на протяжении семи лет. Семь лет, Ксения! Это же целая вечность.

— Никто у тебя ничего не спросит. Габриель нашел тебе работу ночным вахтером. И не смотри на меня так. Я знаю, это не ахти что такое, но это работа. И поверь, в нынешние времена это просто дар, упавший с неба.

— Значит, мы будем должны ему и за это, — произнес Саша с ноткой горечи. — Многовато получается, тебе не кажется?

Во взгляде своего дяди Ксения заметила былую, еще с петербургских времен, надменность, когда он был популярным завсегдатаем салонов, и отвернулась. Чувствовала ли она себя обязанной по отношению к мужу? Габриель приютил ее и Кирилла под своей крышей. Он признал ее ребенка, защищал ее дядю против обвинения и продолжал защищать, так как Александра могли изгнать из Франции после освобождения из тюрьмы, если бы не один высокопоставленный чиновник, знакомый Габриеля, который сумел переквалифицировать дело. Она многое должна супругу, но реакция дяди ей тоже была понятна. Те, кто сегодня протягивает вам руку помощи, завтра могут стать невыносимыми, а признательность всегда горька для гордых душ. Выйдя замуж, она поняла, что Габриель уделял много внимания связям с генералами, парламентариями, министрами, членами магистрата, промышленными магнатами. Он выдвигал свою кандидатуру в кандидаты в депутаты от своего округа, но не прошел. Габриель умел извлекать свой интерес из этой круговерти сильных мира сего, власть некоторых из них была очень зыбкой и длилась всего несколько дней. Он и сам каким-то таинственным, совершенно секретным образом был вхож в привилегированную касту, но оставался в тени.

Поначалу Ксения пыталась интересоваться его делами, думая, что ему это приятно, но Габриель дал понять, что это не так. Свою супругу он видел полновластной хозяйкой дома, своей спутницей, и Ксения знала, как показать себя в этом с лучшей стороны. Габриель оказался прекрасным любовником, ей нравилось спать с ним. К тому же у них установились неожиданные доверительные сердечные отношения. «Может, я просто стала мудрее?» — удивленно спрашивала она себя.

— Я не могу оставаться во Франции, Ксения, — продолжал Саша. — Это как смерть на медленном огне. Лучше вернуться в Россию.

— Там тебя или убьют, или сошлют в Сибирь, что равносильно смерти. Некоторые из наших действительно вернулись, но это не для тебя. Наша Россия исчезла навсегда. И ты должен это принять. Это теперь совсем другой мир, в котором для нас нет места. Теперь наше будущее только здесь. — Она выдержала паузу, разглаживая юбку на коленях. — После рождения Наташи я приняла французское подданство.

— Это невозможно! Ты не могла так поступить!

— Почему же? — запальчиво возразила она. — Разве это преступление? Тебя послушать, так я продала душу дьяволу. Десять лет мы сидели на чемоданах, ожидая, когда сможем вернуться домой. Но ожидание слишком затянулось, дядя Саша. Мы растерялись. Так и умираем, держа друг друга за руки. Благодаря закону двадцать седьмого года моя дочь, родившаяся во Франции от отца-француза, считается француженкой. Однако это не значит, что она не будет ничего слышать о России. Я воспитываю в ней любовь к родине ее предков и уважение к той стране, которая всех нас приняла. Но мне самой тоже недостаточно «нансеновского» паспорта. Я должна иметь возможность защитить своего ребенка на тот случай, если наша жизнь опять усложнится.

— Думаешь, у тебя это лучше получится, если ты будешь француженкой? — презрительно спросил он.

— Если начнется война, то да.

— Шутишь?

— Ты сам сказал, что прожил целую вечность в стороне от мира. Раньше все было иначе. Послевоенная эйфория от того, что удалось выжить. От того, что худшее осталось позади. Позади окопы, убийства. Жажда новой жизни, энтузиазм, радость… А теперь Италией правит Муссолини, Германией — Гитлер, Советским Союзом — Сталин. И миллионы людей на улице — без работы, без гроша. Жизнь стала очень дорогой, зарплаты упали на двадцать процентов, рантье разоряются. Никто от этого не застрахован. Будущее темно. Погоди немного, ты сам поймешь, что я имею в виду.

Она обратила внимание, что говорит громче, чем нужно. Пассажиры испуганно смотрели на них, удивленные странным видом парочки — женщины в меховом манто и бледного мужчины в поношенной одежде и просящих каши ботинках.

— Мы приехали, — с облегчением сказала Ксения, поднимаясь.

— Убирайтесь к себе домой, грязные иностранцы, — прозвучал сзади голос, принадлежащий мужчине с черными засаленными волосами и обветренными губами, в которых вместо сигареты была зажата зубочистка.

Вернуться к себе… Домой… Ксения вдруг вспомнила своей родной город, берега замерзшей Невы, византийские купола храмов, устремляющийся в зимнее небо шпиль Петропавловской крепости. Достаточно было одной глупой фразы, чтобы перечеркнуть все ее красивые слова и почувствовать, как разрывает сердце тоска по родине, которая знакома только эмигрантам. Александр был прав. Здесь, в Париже, для этих измученных и усталых пассажиров метро она навсегда останется чужой. Она навсегда останется Ксенией Федоровной Осолиной. Лишенная родины, замужем за человеком, к которому не испытывала никаких чувств, кроме искреннего уважения, заложница этого брака, на который решилась, чтобы выбраться из тупика, она стала похожей на одну из призрачных теней, которые появляются во время белых ночей в Санкт-Петербурге, когда свет и сумерки перемешиваются друг с другом.

— Мамочка! — Соскочив с качелей, к Ксении бросилась маленькая девочка в бирюзовом пальтишке и побежала ей навстречу так быстро, что уронила с головы шапочку-колокольчик, освобождая светлые локоны. Ксения раскрыла руки и со смехом подхватила ее. — Где ты была? — строго спросил ребенок, обхватив ладонями ее щеки. — Ты сказала, что пойдешь со мной на прогулку в сад, если будет хорошая погода. Я тебя ждала.