— Как обычно, — иронически произнес Габриель. — И на этот раз ему лучше не попадаться. Но каким образом ты причастен к этому?

Плечи Белькура задергались.

— У меня были долги. Ставиский предложил свою помощь. Это он познакомил меня с Тисье, а там пошло-поехало. Я в таком переплете… Моя жизнь пошла прахом, Габриель. Полиция доберется и до меня. Это очевидно. Что скажет моя супруга, когда узнает об этом? А мой сын? Ты должен меня защитить, умоляю тебя.

У Габриеля возникло нехорошее предчувствие. Оживляющее колонки газетных передовиц недовольство французов ширилось по улицам и кафе, по собраниям профсоюзов и военным ассоциациям. Франция стала пороховой бочкой, к которой осталось только поднести зажженную спичку. В стране было много ветеранов войны, и все они были разгневаны финансовыми скандалами, хронически нестабильными решениями правительства, обвиняли политиков в неспособности принимать решения, в коррупции, предательстве, в том, что развеяны по ветру все достигнутые столькими жертвами победы. Габриель не мог осуждать их за это, так как тоже участвовал в войне и не понаслышке знал, каково жить в окопах. Он никогда об этом не говорил, но вспоминал об этом почти каждый день.

Правые усиливали свою активность. Подполковник де ля Рок создал провоенную организацию «Огненные Кресты». Острое перо Шарля Мора обличало республиканцев, подзадоривая роялистов из Французского движения. Сторонники королевской власти требовали поставить «оборванцев» на место. Надев баскские береты и темные рубахи, активисты «Молодых патриотов», возглавляемые богачом Пьером Тэтингером, провозглашали традиционный национализм, в то время как одетые в голубые рубахи и серые штаны, с беретами на головах представители Французской солидарности, финансируемой парфюмерным миллиардером Франсуа Готи, скандировали девиз «Франция — французам». Если и было что-то общее между всеми этими направлениями, так это ненависть к прогнившей парламентской республике и погрязшим в коррупции депутатам.

Габриель старался не поддаваться презрению, которое считал опасным чувством, убивающим в человеке все самое лучшее. Поэтому ему было искренне жаль Белькура.

— На сегодня ты рассказал мне достаточно, Камиль. Теперь подождем, что из этого выйдет.

Чтобы научить Наташу хорошим манерам за столом, Ксения постоянно завтракала с ней в обеденном зале, тем более что только за завтраком вся семья собиралась вместе. Чаще всего Габриель заканчивал первым и сразу уходил в свой кабинет.

На столе из красного дерева стояли чашки с горячим шоколадом, кофейник и корзинка с рогаликами, лежали листы бумаги, на которых Наташа, склонив голову, с измазанными красками пальцами, что-то рисовала. Одетая в шелковую пижаму, Ксения сидела, перелистывая многочисленные газеты, которые Габриель просматривал каждое утро. В разделе «Политика» все — от правых до крайне левых — говорили только об Александре Стависком. Несколькими неделями ранее сатирический еженедельник «Le Canard enchainé»[41]вышел с заголовком «Ставиский покончил с собой, выстрелив в голову из револьвера». Труп мошенника обнаружила полиция в начале января в одном из шале в Шамониксе. В самоубийство никто не верил, но его смерть, оказавшаяся как нельзя кстати, несколько снизила накал страстей, которые перевернули весь политический мир.

В течение нескольких дней журналисты сыпали на страницы изданий имена влиятельных персон, связанных с покойным, — пестрой смесью, состоящей из радикальных депутатов, министров, журналистов и даже прокурора Прессада, который приходился шурином председателю парламента Камилю Шотаму. Перед разразившейся бурей Габриель согласился защищать своего коллегу Белькура, который был взят под стражу. Некоторые склонялись к тому, что Ставиский финансировал радикально-социалистическую партию и что эти люди больше не могут управлять страной. Членов правительства называли не иначе как мошенниками, тем более что радикал Шотам отказался сотрудничать с комиссией по проведению расследования.

«В который раз источник бури оказался с русскими корнями», — недовольно хмурясь, думала Ксения. Легкая тоска действовала ей на нервы вот уже несколько дней. Манифестации усиливались. В темное время суток, после завершения рабочего дня, недовольные собирались на улицах вокруг Депутатской площади. Роялисты срывали доски скамеек и решетки, чтобы обороняться от полицейских. С пением «Интернационала» коммунисты митинговали возле городской ратуши. Столкновения с силами охраны правопорядка становились все более серьезными. В глаза лошадям кавалеристов республиканской гвардии, которые пытались разогнать толпу, швыряли песок, трамвайное движение было остановлено из-за спешно возведенных баррикад. Количество раненых и арестованных не поддавалось счету.

Все это вызывало у Ксении нехорошие воспоминания. Русский Петроград тоже когда-то узнал власть толпы — эту опасность, которая натравливает одну часть народа на другую, распаляет воображение, баламутит рассудок, дарит слабым ощущение власти, а более ловким — возможность свергнуть режим и восстановить свою диктатуру.

Борясь с нервозностью, Ксения налила себе кофе. Когда она поделилась своими страхами с Габриелем, он отмел их взмахом руки. «Это не Парижская коммуна», — отговорился он. В первый раз супруг разговаривал с ней подобным тоном, и эта легкость злила ее. Что это было с его стороны? Неудачная манера успокоить? Неужели он принимал ее за дурочку, которая заботилась только о том, сможет ли днем сбежать к портнихе, а вечером пойти в ресторан?

Ксения раздраженно сложила газеты. Ей казалось, что она вышла из какого-то ступора, в который ее вовлекло замужество. Как-то, проходя возле гостиницы «Лютеция», она приняла взрывы петард за выстрелы. Эти звуки вызвали у Ксении целую цепь ассоциаций с прошлым. По счастью, она давно уже не была молодой беззаботной девушкой. Она стала опытной и бдительной женщиной.

Ножом для разрезания бумаги Ксения стала вскрывать конверты с корреспонденцией. Приглашения в театр, на обеды или вернисажи. Даже теперь, когда она больше не работала манекенщицей, ее аура не померкла. Она сразу вспомнила Мана Рэя, элегантного барона Георга Хойнингена и его молодого протеже Альмана Хорста. Ей случалось позировать то одному, то другому из этих мэтров, которые с легкостью отыскивали в ее облике неповторимый парижский шик, элегантность, таинственную утонченность — все то, что воплощали в себе ее черты.

На пригласительной открытке была изображена фотография играющей в мяч на пляже Джульетты, супруги Жана Мараля, запечатленной со спины «роллейфлексом» ее мужа, который сумел схватить всю жизненность этого пышущего энергией тела. Фраза, написанная самим Жаном Маралем, заставила ее усмехнуться: «Приходите, без вас никак». Этот несравненно обаятельный фотограф мотался от Берлина до Нью-Йорка, создавая шедевры, которые излучали удивительно притягательную силу. Ксения познакомилась с ним на выставке в галерее «Золотое перо». Она оценила спонтанность его портретов в сжатых рамках. На этот раз речь шла о международной выставке ню, которая открывалась в галерее, расположенной на улице Риволи, во вторник 6 февраля 1934 года в семнадцать часов.