— Наверное, просто так получилось… И теперь она не может ничего изменить.

— Я считаю это опасным.

— Если она здорова, то справится.

Фрэнсис стала читать дальше: «Я еще ничего не рассказывала Вики, хотя вижу ее почти каждый день. Она постоянно живет в Дейлвью, с тех пор как Джон уехал во Францию; чувствует себя одиноко и беспокоится за мужа, но больше всего печалится из-за того, что все еще не может забеременеть. Она побывала у стольких врачей, и ни один не мог ей сказать, в чем причина… А у меня, ее матери, будет еще один ребенок. И если я сначала обрадовалась, то теперь печаль Вики делает мое положение по-настоящему тяжелым».

«Хотела бы я знать, почему Виктория круглосуточно вызывает у всех сожаление», — спрашивала себя Фрэнсис, разозлившись.

«Надеюсь, что у тебя все хорошо, — писала Морин в конце письма. — Я часто думаю о том, как и на что ты живешь. С нашей стороны деньги никогда не были вопросом; надеюсь, ты это понимаешь. Если тебе что-то нужно, скажи. Со следующего месяца ты сможешь нам даже звонить. Чарльз наконец сдержал свое давнишнее обещание: у нас в Уэстхилле установят телефон. Я буду рада поговорить с тобой».

Фрэнсис написала ответное письмо, в котором пожелала матери благополучия в ближайшие месяцы и уверила ее, что с радостью ждет рождения младенца.

Она действительно была рада, но, если говорить совершенно честно, должна была себе признаться в том, что к ее радости примешивалась немалая доля злорадства. Беременность Морин означала бы тяжелый удар для Виктории, и Фрэнсис наслаждалась этим — даже если со временем она будет этого стыдиться.

1 июля 1916 года началось крупное наступление английских и французских войск на реке Сомма, после того как в результате массированного артобстрела, продолжавшегося целую неделю, враг был сломлен. Уже в течение первого часа наступления англичане потеряли 21 000 солдат. Битва на Сомме стала одним из самых страшных, кровопролитных и бессмысленных сражений Первой мировой войны. После ее завершения в ноябре того же года совместные потери английской и французской сторон насчитывали 600 000 человек. Немецкая сторона потеряла 450 000 солдат. На территории протяженностью пятьдесят километров английские и французские войска отвоевали площадь примерно в двенадцать километров.

Чем хуже были новости из Франции и чем больше раненых и инвалидов ежедневно появлялось на улицах Лондона, тем больше возрастало беспокойство Фрэнсис за Джона. Она почти каждый день звонила или в Уэстхилл, или в Дейлвью. У нее была возможность звонить с фабрики, на которой она работала; но, разумеется, за это надо было платить, и каждодневные междугородние звонки обходились ей в круглую сумму. Однако Фрэнсис знала: если с Джоном что-то случится, его мать, Виктория, Чарльз и Морин узнают об этом первыми.

Когда она впервые позвонила в Дейлвью и дворецкий наконец нашел Викторию и подозвал к телефону, сестра захлебывающимся от слез голосом сразу сказала:

— Ты уже знаешь? Мама ждет ребенка!

— Бог мой! — воскликнула Фрэнсис со злобой в голосе.

Услышав рыдания Виктории, она решила, что что-то случилось с Джоном, и ее сердце готово было выпрыгнуть из груди. Непостижимо! Ее муж по ту сторону Ла-Манша день за днем рискует своей жизнью, а Виктория сидит дома и скулит, потому что не может родить ребенка!

— Она сказала мне об этом сегодня утром, — продолжала Виктория. Потом наступила пауза, пока она сморкалась. — О, Фрэнсис, ты не представляешь, как ужасно я себя чувствую!

— Есть какие-то новости от Джона? — спросила Фрэнсис. Звонок был слишком дорогим, чтобы выслушивать причитания сестры.

Она была настолько занята своим горем, что ей потребовалось какое-то время, чтобы до конца понять вопрос Фрэнсис.

— От него нет никаких новостей, — сказала наконец Виктория. — Я размышляю, надо ли мне написать ему, что у мамы будет ребенок, — продолжала она. — Как ты думаешь?

— Думаю, в том положении, в котором он сейчас находится, его мало это интересует, — ответила Фрэнсис и злобно добавила: — Другое дело, если б ты написала ему, что ты ждешь ребенка.

Этого короткого замечания было вполне достаточно, чтобы Виктория снова разразилась слезами.

— Я уже не знаю, что мне еще сделать! Это ужасно! Я не могу больше думать ни о чем другом! Как мне быть?

— В данный момент ты ничего не можешь сделать, потому что Джон во Франции. Ты должна расслабиться и прекратить ломать себе голову. Ты сведешь себя с ума, а заодно и всех нас!

— Ты знаешь, Джон так добр ко мне… Он никогда не упоминает, что хочет ребенка; но я знаю, что он надеется на наследника. Все это имущество здесь… что же мы будем делать, если у нас не будет сына?

— Ты всегда представляешь все таким образом, будто это зависит от тебя. Может быть, причина того, что у вас нет детей, в Джоне… Не пытайся заставить себя чувствовать свою вину!

— Но я…

— Послушай, Виктория, этот разговор стоит мне немалых денег. Мы должны заканчивать. Я еще позвоню.

«Чтобы спросить о Джоне, — подумала она. — Боже мой, сколько жалости к себе в этой особе!»

Потом она стала звонить в Дейлвью, чтобы справиться о Джоне, настолько часто, что это насторожило даже постоянно занятую собственной персоной Викторию.

— Почему тебя это так интересует? Ты ведешь себя так, как будто ты его жена!

«Я и была бы ею, если б все пошло так, как должно было быть», — подумала Фрэнсис. Но вслух она сказала:

— Мы были раньше большими друзьями. Естественно, я беспокоюсь за него.

Однако Виктория стала догадливой. Через несколько дней она опять набросилась на сестру:

— Джон — мой муж! Я надеюсь, ты это помнишь!

Это прозвучало довольно агрессивно, хотя Виктория раньше ни с кем так не разговаривала. Она уже не была прежней Викторией, сильно изменившись за эти годы войны. Она постепенно поняла, что никогда не сможет иметь ребенка. Кроме того, она скучала по своему мужу, беспокоилась за него. В огромном мрачном доме, в котором Виктория была вынуждена жить с лишенной чувства юмора, строгой свекровью, она испытывала постоянный холод и одиночество, но не могла больше сбежать к своей семье в Уэстхилл, потому что была не в силах смотреть на свою беременную мать. Она все больше ныла и хандрила — и постепенно утратила то обаяние, которое раньше проявляла в общении с людьми.

Прошел сентябрь. Писем от Джорджа не было. Элис почти заболела от страха. До этого Джордж всегда регулярно писал. Но если в начале войны он пытался приукрасить свое положение и изобразить его оптимистическим, то в начале битвы на Сомме, очевидно, уже был не в состоянии сделать это. Два года войны подточили и изнурили его. Свои письма он писал стаккато, и они отражали ужасное, тяжелое положение солдат.

«Рядом с нами обрушился блиндаж, погибли все до одного. Эти проклятые блиндажи! В одну секунду они могут превратиться в братскую могилу… Дождь идет беспрестанно. У нас в блиндаже все залито водой на тридцать сантиметров. Все мокрое: одежда, обувь, одеяла, провиант… Это сплошная ледяная трясина. Один из моих солдат, несший еду, по-настоящему увяз, и двое других его вытаскивали…