Другое дело, когда доносчик в первую очередь пытается выслужиться перед властью или «подсидеть» не понравившегося ему начальника. Такому доносу, даже если он и влечёт за собой позитивные результаты, оправдания быть не может. Кстати, такие доносы зачастую бывают ложными, а лжедоносчику на Руси полагался первый кнут.

Дубасов сообщает, что во времена Павла I в Тамбовской губернии сильно развилась тяга к доносам и ябедничеству. Губернатор Иван Петрович Бахметев, войдя в должность, обнаружил этот недостаток в своих подчинённых и доложил о нём в Петербург генерал-прокурору Обольянинову: «Отставные приказные служители, составляя собой довольное число, занимаются только праздностью… они подущают всех на просьбы, несоответственные ни справедливости, ни закону, ниже порядку. Не ограничиваясь писанием просьб в здешние места, они подвигают …на посылание подобных в С.-Петербург и тем составляют одну ябеду. Сие же люди… тем несноснее, что они поведения нехорошего и не имеют уже способности к статской службе». Сам Бахметев особыми деловыми качествами не отличался и написал свою жалобу в надежде заранее получить «индульгенцию» на неспособность к управлению Тамбовским краем. В ответ Обольянинов посоветовал ему усилить контроль за действиями своих подчинённых. Мудрый совет, однако!

О многообразии стоящих перед губернатором задач говорить не приходится. Бессарабскому (кишинёвскому) военному губернатору П.И.Фёдорову (1834—1854), к примеру, пришлось заниматься сохранением памятника старины от нашествия т.н. антиквариев, а попросту говоря – от всякого рода кладоискателей и любителей старины. 30 марта 1843 года Павел Иванович получил от председателя казённой палаты Каменец-Подольска статского советника А. Ключарёва письмо, в котором тот сообщал о покушении нелегальных антиквариев на Городищенский монастырь. Эти любители старины обманом и подкупом монахов растаскивали древности, что не могло не возмутить благородного сердца статского советника. Было ли душевное движение Ключарева искренним, можно судить по следующему отрывку из его письма:

«…Не мог я терпеливо выслушать неблагомеренного покушения и в уме своём воскликнул: напишу о сём покровителю бессарабских древностей, его превосходительству, да отвратит он злонамеренный ков! За что наше возьмут чужие, когда в Одессе есть и своё общество, и свои антикварии?»

Ключарев нижайше просит Фёдорова не гневаться на его решимость и смелость довести до сведения губернатора информацию о разграблении монастыря. Он явно хотел угодить высшему начальству, зная, что обращается не по адресу. Тем не менее, Павел Иванович отреагировал на «сигнал» и переадресовал его кишинёвскому архиерею Дмитрию (Сулиме).

Какую нелепую ситуацию мог создать донос, свидетельствует рассказ нашего знакомца владимирского губернатора Долгорукова.

В 1808 году некто, минуя губернатора, донёс непосредственно в Петербург, что в городе Муроме орудует шайка, занимающаяся изготовлением фальшивых денежных ассигнаций. Доносчик мотивировал свой поступок интересами государства. Петербург среагировал мгновенно и направил в Муром губернского секретаря Маковецкого. Маковецкий, не уведомив о своём задании губернатора, выдавая себя за провиантского офицера, предъявил свои полномочия муромскому исправнику и рьяно взялся за расследование, арестовывая всех, кого попало, и выбивая из арестованных показания с применением физического воздействия. В инструкции, полученной Маковецким от министра внутренних дел А.Б.Куракина, предписывалось проинформировать Долгорукова только в том случае, если ему удастся получить подтверждение указанному злоупотреблению.

В провинции шила в мешке не утаить, так что «секретный» следователь Маковецкий скоро был «расшифрован» – муромский городничий тайком проинформировал о нём губернатора. Губернатор был шокирован: выходило, что министр Куракин не доверял ему, послав Маковецкого во Владимирскую губернию с секретным заданием, во-вторых, министр грубо нарушил закон, категорически запрещавший такого рода следственные рейды, и в-третих, применение Маковецким во время дознания пыток и избиений затрагивало компетенцию губернатора, и спрос за это могут предъявить ему, а не губернскому секретарю Маковецкому.

Скоро и сам Маковецкий «прискакал» к Долгорукову и предъявил ему свои полномочия, в которых о побоях по отношению к подозреваемым, естественно, ничего не говорилось. Не доложить о грубом нарушении закона губернатор не мог, и направил Куракину соответствующие донесение, в котором спрашивал, допускать ли ему и дальше карательные методы Маковецкого или положить им предел.

Куракин доложил письмо Долгорукова Александру I, а потом, как будто только что свалился с неба и будто вовсе не он тайно направлял Маковецкого в Муром, в своём ответном письме спрашивал, почему он, Долгоруков, «допустил Маковецкого к пристрастным допросам, и в чём они состояли».

Пока Долгоруков пытался доказать министру, что он – не верблюд, Маковецкий «успешно» закончил следствие и в сопровождении примерно полусотни фальшивомонетчиков и свидетелей собирался отправиться в Петербург, где его ждали повышение в чине и орден. И тут Куракин выкидывает новый «фокус»: он отменяет решение о вывозе владимирских фальшивомонетчиков в столицу и предписывает Долгорукову отдать под суд всех выявленных Маковецким преступников. Губернатор снова в шоке: он знает, что все судебные дела тут же рассыплются, потому что все фигуранты дела заявят, что признательные показания ими были даны под пытками. До него доходят сведения о том, что Маковецкий награждён орденом за то, что «хорошо дерётся». Наконец Куракин предписывает губернатору, чтобы он с уже обличённых преступников никаких показаний больше не брал, а пока держать их в каталажке без суда.

Занятия литературным трудом, даже если литератором являлся высокопоставленный царский чиновник, могли иметь для него непредвиденные последствия. В 1791 году председатель колыванской64 уголовной палаты надворный советник Семён Шалимов направил в сенат донос на колыванского вице-губернатора и председателя казённой палаты Ахвердова за то, что последний в оскорбительной форме охарактеризовал деятельность указанной уголовной палаты и его председателя. Оскорбительная форма заключалась в том, что Ахвердов сочинил пьесу, в которой в художественной форме дал свою оценку злоупотреблениям, обнаруженным им в уголовной палате.

Сенат предпринял попытку примирить Шалимова с Ахвердовым, но в последний момент председатель уголовной палаты пошёл на попятную и предпочёл бомбардировать сенат новыми доносами. Сенат направил в Колывань своего представителя для расследования дела на месте, который пришёл к выводу о безосновательности доносов Шалимова, потому что в пьесе Ахвердова ничего оскорбительного для чести и достоинства Шалимова не оказалось. Впрочем, сенат разрешил конфликт в духе пророка Соломона: он постановил, чтобы Шалимов прекратил свои доносы, а Ахвердов – отказался от написания пьес с критикой местных чиновников.

Пензенская губерния уже не раз являлась на этих страницах местом разного рода драматических событий. Расскажем ещё об одном.

5 апреля 1807 года губернатор Пензенской губернии Филипп Лаврентьевич Вигель (1801—1809) получил от министра внутренних дел графа Кочубея письмо, в котором министр сообщал, что полученному от губернатора прошению об отставке по состоянию здоровья он не может дать хода до тех пор, пока ему не будет подобран преемник. Филипп Лаврентьевич был как громом поражён письмом Кочубея и долго не мог ему ответить. Дело в том, что он никакого прошения об отставке не подавал. 23 апреля он, наконец, написал графу письмо, в котором сказал, что в свои 55 лет он уходить в отставку не собирается, а потому никаких прошений об этом он не писал. В письме Филипп Лаврентьевич высказал предположение, что мнимое прошение могло явиться плодом интриг его врагов в местном обществе, и попросил это дело расследовать.

Сразу выяснилось, что через пензенскую почтовую контору в начале 1807 года в МВД России прошли два письма, но автор их остался неизвестен. В губернское правление пригласили десятки пензенских чиновников для сличения их почерка с почерком автора писем, но экспертиза оказалась безрезультатной. Возможно, дело так и осталось бы не расследованным, если бы не донос чиновника Добринова, который донёс Вигелю, что авторами писем были несколько чиновников, а подписаны они были коллежским регистратором Тезиковым. Губернатор обрушился на всю эту компанию с обвинениями, но неожиданно для себя выяснил, что губернский прокурор Бекетов тормозит дело, и доложил об этом в Петербург. Дополнительное расследование показало, что обвинения в адрес прокурора оказались безосновательными. В конечном итоге Тезиков и его сообщники в 1809 году были преданы суду Саратовской уголовной палаты. Тезиков сознался в своём преступлении и был сослан в Сибирь на поселение, а остальные оправданы.

В своём резюме по этому делу Селиванов пишет, что он не исключает, что прошение об отставке было всё-таки написано самим губернатором, поскольку почерк Тезикова сильно отличался от почерка автора указанных двух писем. В общем, дело