Мышецкий в ответ велел хватать в любом случае.

— Там разберемся, Евлогий или не Евлогий. Я верю, что сомнения крестьянства в скором времени разрешатся. А наша задача — не допустить погромов. Ни справа, ни слева! В любом случае надо расценивать погромы как беспорядки противоправительственные. А огонь ничего не исправляет в деревне, лишь приносит дополнительную нищету… — Потом, помолчав, спросил: — Тут в городе за мое отсутствие появилось новое лицо. Галина Федоровна Корево, акушерка… Что можете сказать о ней, Бруно Иванович?

— Лишена права прожития в больших городах.

— Такая милая, симпатичная дама, кто бы мог подумать?

— Муж у нее умер в ссылке. Больше ничего не знаю, а врать, князь, не люблю… Подробности у Дремлюги — он дока по части поднадзорных. Хотите — так спросите у него.

— Мне и этого достаточно, — ответил Мышецкий…

Когда губернатор подъехал к присутствию, жеребцовских ходоков уже разогнали. Только сидел на крылечке молодой парень, и он, весь радостно вскинувшись, вскочил навстречу Мышецкому.

— Полухин? — приветствовал его князь небрежно.

— Да нет. Карпухин я… Нешто забыть успели?

— Помню, братец. Помню… Ну, как вы там без меня? Пашете?

— Да живем, ваше сиятельство. Вас мужики наши поминают.

— Добром ли? — улыбнулся Мышецкий.

— Да худого вы нам не делали. Вот и нонча прислали всем миром меня до вас, чтобы просить… Теперича, как преосвященный преставился в благости, может, и способно нам, мужикам, ближе к озеру Байкулю высеятъся?

— Навряд ли, — сказал Мышецкий, подумав: «А заманчива..»

Шагнул в двери, приподняв шляпу, но Карпухин придержал его:

— Ишо, ваше сиятельство! Вот был тут такой… Борисяк. Не подскажете ли, как бы сыскать его? Уж больно добрый господин и советы его ладные… Или не так сказал что?

— Все так, — ответил Мышецкий, смеясь. — Но никто в России не знает, братец, где сейчас твой «добрый» господин Борисяк с его «ладными» советами… Так и пропал! Прощай, я подумаю…

Савва Кириллович Борисяк (он же Прасолов) отправился сегодня в Запереченский банк получить деньги по переводу, якобы для закупки кожи и замши. На самом деле эти деньги переводило ему Восточное бюро партии, охватившее подпольной работой громадный край — всю Сибирь, Урал и Поволжье от Самары до Астрахани.

Борисяк же возглавлял работу в Уренской губернии…

Дорогой раздумывал. Денег — кот наплакал, даже зависть берет, как анархисты тысячами ворочают, — да, богаты… Что можно ему сделать? Коли со станком дело обернется, бумаги прикупить. Опять же и краска дорога. Одного человека поставить на транспорт?..

Со станции ему дружески гугукнул паровоз. Улица заворачивала в сторону, и… раз! Борисяка метнуло в первую же калитку. Глупая шавка ловчилась хватить его за штаны. Отпихнулся:

— Да погоди, подлая!..

«Неужели ошибся?» И выглянул на улочку: в самом конце ее, под раскидистым деревом, стоял Ениколопов… «Но что ему здесь, в Запереченске, надобно?.. А чего я испугался?» Борисяк снова выглянул за калитку — под деревом уже никого не было. Ениколопов (если это был он) исчез, словно дух… Нечистая сила!

Сплюнул. Отправился дальше. Швейцар, чем-то похожий на переодетого городового, почтительно впустил его в прохладный зал. Грандиозные работы генерала Тулумбадзе по прокладке шоссе на Тургай вызвали оживление финансов в этом степном захолустье. Запаренные казначеи, раньше с поклоном выдававшие рубелек, теперь небрежно швырялись толстыми пачками радужных: «Федул Макарыч, заприходуйте по компровантэ сто десять тысяч и не волыньте!»

Волосатая рука чиновника-кассира высунулась в окошечко.

— Что у вас, сударь? Вы с дистанции?

— Сто шестьдесят рублей, — задышал в окошечко Борисяк, но волосатая рука с перстеньком на мизинце уже убралась.

— Шестое окошечко, а мы мелочью не занимаемся…

В шестом окошечке Савва Кириллович заполнил голубую, как небо, бланкетку. Он был так рад: все-таки — деньги, а они нужны для революции. И горячо благодарил кассира:

— Спасибо, сударь, все хорошо, все в ажуре…

А дальше было как в парижском синемо, где Савва Кириллович смотрел ужасную кровавую фильму «Цена одной ночи»…

С треском разлетелось над головою стекло, он сунулся к перегородке. Двери банка разлетелись вдруг настежь, и, отчаянно паля из револьверов, вскочили три молодца в черных масках.

— На пол! На пол! На пол! — покрикивали они…

Падая, Борисяк еще заталкивал в карман полученные деньги.

Раздался крик — и это был крик уже не страха: раненый…

— На пол! На пол! — и беспощадно расстреливали все живое.

Пули разбрасывали стекла, с тупым хлопаньем прошибали фанеру перегородок, в окне провисла наружу волосатая рука с перстеньком на мизинце, и с концов пальцев ее стекали темные капли…

— Поли-и-и… — звал кто-то, — …цию… цию!

Борисяк вскинулся рывком. Бросил свое литое тело в разлет дверей. Сыпануло горохом. Прыжком — через убитого швейцара (того, что на городового был похож). Кто-то ногу ему подставил, и Савва кубарем скатился с крыльца. Так и врезался носом в землю!

Но тут же вскочил на ноги — скрылся за выступом дома…

Дома — у Макарихи — пересчитал деньги. Все здесь, ничего не потерял. Даже копеечки не уронил. «Но что это было? И — кто?..»

…Поздно вечером этого дня Ениколопов скромнейшим образом ужинал в «Аквариуме», вина не пил, был трезв и печален. К нему подошел Персидский с расстегнутой, как всегда, ширинкой:

— Вадим Аркадьевич, а в Запереченске «экс» вышел. Двести тысяч сняли, как корова слизнула… Не знаете — кто? А?

Ениколопов вкусно, как жеребец, хрустел салатом.

— Жаль капитана Дремлюгу, — сказал, будто сочувствуя. — Все-таки двести тысяч… Не чих собачий! Попадет ему…

— Капитана не жалейте, — отвечал Персидский. — Представьте себе, какое счастье: только вчера Тулумбадзе велел обеспечить охрану филиала своего генерал-губернаторства.

— И что? — равнодушно спросил Ениколопов.

— Как всегда — сменить не успели. Только наш швейцар в дверях накрылся… Не знаете, кто бы это мог быть? А?

Ениколопов перестал жевать и долго думал.

— Так, говорите, и охрану сменить не успели? — спросил.

— Ну да. Один швейцар остался, как дурак, а наши уехали…

— Тогда, — сказал Ениколопов, — это дело тех, кто живет в Запереченске и все хорошо выследил.

— А кто там живет в Запереченске? — глупо спросил Персидский.

— Борисяк, — четко выговорил Ениколопов.

— Да будет вам! — засмеялся тот. — Сами не знаете, шутите?