Земная кора содрогалась как грудь чахоточного, и Машину Времени подбрасывало на волнах ландшафта. Появлялась все более сочная и раскидистая растительность, и новые леса уже наступали на времямобиль и теснили его. Думаю, это были лиственники, хотя вся растительность, вместе с ветками, цветами и соцветиями сливалась в сплошной зеленый ковер, туманом встающий по сторонам.

Воздух становился все теплее. Мои пальцы, накопившие столько эонов холода, понемногу отпустило, и я снял сюртук и расстегнул пуговицы на рубашке. Затем сбросил ботинки и принялся растирать заиндевевшие пальцы ног. Секретный значок-пропуск Барнеса Уоллиса выпал из нагрудного кармана. Я поднял его — этот наивный символ человеческого самомнения и забросил в самый темный угол автомобиля.

Долгие часы, повиснув в зеленом штормовом море, мы впадали в штиль — а я в спячку. Когда я проснулся, зеленая растительность заметно изменилась — стала какой-то как будто светящейся изнутри, напоминая платтнерит, — там сверкали звезды. Казалось, передо мной не листва, а переливающиеся изумруды.

И тогда я увидел его : в сыром тумане кабины, полном тропических испарений, незыблемо висевшего, несмотря на толчки землетрясения, с громадными глазами, мясистой «ижицей» рта и двигающимися усиками не то щупальцами вокруг головы, которые тянулись к полу, не доставая его. Это был не фантазм, не чудовищное видение — облик не просвечивал, заслоняя собой лес — он был так же реален, как Нево или мои башмаки на скамейке.

Наблюдатель пристально изучал меня холодным взглядом исследователя.

Я не ощущал страха. В моем положении бояться было уже нечего. И я протянул к нему руку, но он тут же подался назад. Серые глаза были по-прежнему прикованы к моему лицу.

— Кто ты? — спросил я. — Ты пришел, чтобы помочь нам?

Может быть, он был глухой или вовсе не имел органов слуха — но никакого ответа я не получил. Однако освещение уже изменилось: мне показалось, будто наш аппарат вращается вокруг оси, как раскрученный волчок. — и тут же все исчезло.

Откуда-то приблизился Нево, цепляясь длинными пальцами ног за ребристую поверхность пола. Он снял с себя обноски девятнадцатого века и был в одних очках, со всклокоченной седеющей гривой за спиной.

— Что с тобой? Ты болен? Как ты себя чувствуешь?

Я поведал ему о Наблюдателе — оказывается, он ничего не заметил. И я снова улегся на скамью, не уяснив, что это было — реальность или причудливое видение.

Жара усиливалась и стала невыносимой и воздух в кабине давил.

Я вспомнил о Геделе и Моисее.

Гедель, этот человек без предубеждений, сделал вывод о существовании альтернативных историй, исходя из чисто онтологических посылов — в то время как такому невежде как я понадобилось сделать несколько перелетов во времени, чтобы на собственной шкуре убедиться в этом! Но теперь этот светоч ума, наяву грезивший о Последнем из Миров, в котором будут разрешены все Значения, Смыслы и Разгадки, лежал под грудой обломков, погубленный человеческой ограниченностью, недальновидностью своих современников.

То же самое Моисей — я переживал о нем, как о сыне или младшем брате. Он так и останется навсегда двадцатишестилетним, в то время как я дожил до сорока пяти! Прошлое отрезано от меня, в будущее я тоже не вернулся, и настоящее далеко от меня как никогда. А может, это оно и есть настоящее — мой бесконечный полет с морлоком в кабине. И прошлое погибло для меня вместе с Моисеем. В то же время я чувствовал, что он совершенно самостоятельный человек, со своими ошибками, заблуждениями, вспышками эмоций и загадками натуры — но в то же время совершенно отдельная личность.

И я был виновен в его гибели!

И весь этот скользкий двусмысленный разговор Нево о Множественности Миров свидетельствовали, что Моисей вовсе не я — и даже не мой двойник — он лишь нечто вроде варианта меня — другого меня, тут пожалуй, лучше всего подходит «альтер эго». Но как ни рассуждай, все это нимало не облегчало чувство потери.

Мысли мои мало-помалу расплывались, принимая неопределенные очертания. Я силился не закрывать глаз, боясь уже не проснуться (и проспать, быть может, Вечность), но вскоре, не в силах противостоять охватившей меня душевной и физической усталости, смежил веки.

Меня разбудило имя. Мое имя. Морлок позвал меня из небытия своим жидкотекучим голосом, булькающим и гортанным. Воздух был все таким же спертым, и самочувствие мое ничуть не улучшилось.

На меня уставились громадные, как у сони, глаза морлока.

— Посмотри, — требовал он.

Растительность обступила нас, и все же в ней что-то изменилось. Приглядевшись я понял, что это. Листья вспархивали из праха на ветки, мгновенно скручивались в почки и исчезали.

— Мы останавливаемся. Скорость упала, — вырвалось у меня.

В голове у меня закружились слова благодарственной молитвы — за то что мне не суждено погибнуть в этой спертой каморке посреди бездыханной каменистой пустоши на заре земного существования!

— Ты знаешь, где мы?

— Где-то в палеоцене. Мы шли двадцать часов. Итого в общей сумме где-то пятьдесят миллионов лет отделяет нас от настоящего.

— От какого настоящего — моего, 1891-го или твоего?

Он смахнул с лица прилипшую чешуйку крови.

— На таком расстоянии — это уже не имеет значения.

Листва тем временем замедляла свой бег все ощутимее. Листва уже оставалась на ветках, и ее можно было разглядеть, как и цветы.

— Я начинаю различать день и ночь! — воскликнул я, не веря глазам.

— Да. Мы почти остановились, — морлок сел на скамью напротив, вцепившись в края длинными пальцами. Возможно, он боялся — ничего удивительного! Мне показалось, что под скамейкой что-то шевельнулось.

— Что нам теперь делать?

Он потряс головой:

— Нам остается только ждать, как развернутся события. Едва ли мы сможем управлять ситуацией.

Дни и ночи мелькали все медленнее. Как витки на останавливающейся карусели, пока не стали совпадать с ударами пульса. Заскрипел пол, и вдруг я увидел под ногами расползающийся по швам металл…

И тут до меня дошло!

С криком:

— Смотри! — я подхватил Нево на руки, точно ребенка. Он не сопротивлялся. Я попятился и вот…

В кабину, грозно шевеля сучьями и шумя листвой, ворвалось дерево, разрывая металл точно бумагу. Могучая ветвь пробила панель управления одним ударом деревянного кулака.

Мы оказались в самом эпицентре, если можно так выразиться, дендрариуме отдаленной эпохи до существования человека.

Пол под ногами покачнулся, и кабина, разламываясь надвое, выбросила нас на скользкий сырой песок.

Я лежал на спине и смотрел вверх, на дерево, разорвавшее наш времямобиль пополам. Рядом слышался стон Нево.