– Поднять паруса! Попробуем удрать от шторма.

Шторм набросился на них, как голодный волк.

Весь день «Саардам» менял галсы, а потом поднял паруса и понесся вперед. Корабль двигался столь хаотично, что Исаак Ларм сравнил курс с комком спутанных ниток, брошенным на карту. Однако, несмотря на все усилия, шторм неотступно следовал за ними, раззявив черную пасть; грохотал гром, сверкали молнии.

Море бушевало, погода была отвратительная, даже матросы с трудом удерживались на ногах. Господам велели оставаться в каютах до отступления стихии. Обычным пассажирам запретили выходить на палубу, чтобы их не смыло за борт.

Так продолжалось день, второй, третий, четвертый…

Кроуэлс уводил корабль из пасти шторма, но далеко уйти не мог.

Две недели шторм преследовал их с такой яростной настойчивостью, что матросы начали видеть в этом злой умысел. Изможденные борьбой со стихией, они валились с ног после вахты, сжимали в руках амулеты, надеясь, что шторм наконец-то исчезнет, как исчезали из виду корабли флотилии, один за другим.

Страх ощущался в каждом уголке «Саардама». Ставни в окнах кубрика затворили, пассажиры сбились в кучку и возносили молитвы, а встревоженные знатные господа сидели в каютах.

На шканцах Кроуэлс посылал ветру проклятия – вместе со страхом рос и его гнев. Какие бы смелые маневры ни совершал капитан, преследователь не отставал.

Шторм упрямо шел следом, будто чуял запах жертвы.

Старые матросы считали, что на «Саардам» наслано проклятие, которое исчерпает себя, только когда зловещий ночной шепот получит желаемое. Он ведь уже забрал Зандера Керша. Любви к священникам матросы не питали, но не могло быть простым совпадением, что пастор исчез как раз перед штормом. Арент Хейс искал его три дня, ковыляя по качающейся палубе и натыкаясь на стены.

Никаких следов. Керш пропал, будто его не было.

Матросы считали, что шепот посулил кому-то целое состояние за то, чтобы изрезать пастора на куски и скормить ненасытному морю. Уже почти всем хриплый голос в ночи предложил сделку: заветное желание в обмен на услугу. Одним предлагалось нечто простое, другим – опасное. Без всякой закономерности.

Когда утром кто-нибудь рассказывал, что им предлагалось ночью, одни хватались за амулеты, надеясь прогнать дьявола, другие крепко задумывались, задаваясь вопросом: а почему бы нет? Ведь цена не выше той, что они уже заплатили в жизни. Матросы смотрели на корму, где в каютах спали господа. За что тем даровано изобилие? Они не умеют чинить паруса и управлять кораблем. Они богаты от рождения. И дети их будут богатыми. И так до бесконечности.

У матросов же вся жизнь проходила в бедности. Им нечего было ждать от судьбы и нечего передать детям. Богатство отпирало все двери, бедность же была тюрьмой, хотя они ничем не заслужили кандалов.

Какая бессмысленная несправедливость! Человек может простить что угодно, кроме несправедливости.

Матросы жаловались друг другу, подпитывая всеобщий гнев.

Раз Бог столь несправедлив, то, может, все-таки послушать Старого Тома? Ведь выполнить его просьбу ничего не стоит. Да у них и выбора нет.

Он уже наслал на них восьмой фонарь, а теперь за спиной ревет шторм. Даже если они убегут от него, так по трюму бродит прокаженный и рисует метку. Они своими глазами видели рубище, окровавленные повязки и свет свечи, указывающий путь к алтарю в сердце корабля. И сколько бы раз капитан ни приказывал уничтожить зловещий алтарь, прокаженный сооружал его снова.

Одни говорили, что это Боси. Другие огрызались, мол, Боси же умер. Все были свидетелями того, как он загорелся на пристани, а потом Арент Хейс его заколол. Прокаженный тоже хромал, и от него воняло мочой. Ему было за что мстить кораблю после того, что с ним тут сделали. Йоханнес Вик сделал.

Не важно, Боси это был или нет, все сошлись на том, что корабль преследует злой рок. Юнга, подмастерье парусного мастера и горнист уже погибли в темноте. Юнга упал с трапа и свернул себе шею. Подмастерье и горнист умерли кровавой смертью. Искромсали друг друга кинжалами. Казалось, бурлящая где-то внутри корабля ненависть вырвалась на свободу.

Поговаривали, что матросы, которые побывали в трюме, выходят оттуда другими. Какими-то отрешенными. Странными.

Разумеется, некоторые сразу были такими. Но тогда никто не обращал на это внимания, а теперь поползли слухи. Мол, те, что преклонили колени перед алтарем в трюме, присягнули на верность дьяволу.

От них держались подальше.

Старые матросы утверждали, что в темной воде пробудилось зло. И имя ему – Старый Том.

– Две недели болтались, как чертова рыба на крючке, а теперь окончательно попались! – прокричал Кроуэлс, когда шторм в конце концов обрушился на них.

Обессилевшие матросы больше не могли противиться натиску стихии. Они испробовали все, выложились без остатка, но шторм был неумолим. Кроуэлс гордился ими и о большем не просил. Ему хотелось сказать это команде, но перекричать ветер было невозможно.

Он выбрался на шканцы и посмотрел в небо. День и ночь слились воедино. Ветер бесновался, струи дождя молотили по палубе, вода стояла по щиколотку.

– Не видно ни зги, – пожаловался Кроуэлс Ларму, пытаясь сквозь ливень разглядеть паруса других кораблей.

Только три держались вблизи «Саардама», несмотря на его отчаянные маневры. И зря.

– Ступай в рулевую и правь туда, где никого нет! – прокричал он. – Если сблизимся в такой шторм, нас бросит друг на друга.

Ларм пробежал по палубе с проворством лисы. Только Кроуэлс последовал за ним, как корабль ухнул вниз на волне, и палуба ушла из-под ног. Капитан успел схватиться за канат, а двух матросов подбросило в воздух и брякнуло о доски.

Посредине палубы отчаянно звонил колокол.

Кое-как добравшийся до укрытия, Кроуэлс вытащил оттуда испуганного юнгу.

– Заглуши колокол! – скомандовал он ему, перекрикивая шум волн.

Как известно, если колокол звонит сам по себе – быть беде. При неспокойном море его заглушали первым делом.

– Боцман! – прокричал Кроуэлс сквозь ветер.

Йоханнес Вик выбрался на шкафут, цепко держась за канат:

– Капитан?

– Всем, кроме вахтенных, – в кубрик! – прокричал Кроуэлс ему в ухо, утирая с лица воду.

Вик схватил за шиворот двух матросов, рявкнул приказ и подтолкнул к люкам.

Когда Кроуэлс добрался до кают-компании, на палубу уже обрушились белопенные волны. Арент приделывал отошедший ставень, и в окно была видна бурлящая вода. Все остальные пассажиры вот уже две недели не выходили из кают, но Хейсу было бесполезно приказывать. Он поступал так, как ему вздумается. Кроуэлс знал, что он зачем-то регулярно наведывался к Сэмми и к Саре.