погон он интерпретировал по-своему: «Что касается снятия кителя, то я не понимаю, отчего они так презирают галанку (так матросы называли холщовый рабочий костюм. — Б.К.), которую так недавно носили. Офицеры и те подчинились снятию погон, найдя их лишними побрякушками»[658].

Однако некоторые офицеры, входившие в комиссию, возражали матросам, защищая кителя кондукторов: «Переменив платье, вы дадите повод насмешкам». О том же, разумеется, говорили в комиссии и представители кондукторов: «Здесь говорилось, что если Родина-мать вам скажет: одень форму эскимоса и служи во имя долга и любви к ней, вы пойдете и будете служить… Не все так отнесутся к перемене формы как должно, но найдутся такие, которые будут смеяться, может быть и не зло, но все-таки будут, и будет обидно»; «Положение… после упразднения этого института и переодевания их, будет очень тяжелым». Похоже, некоторые были готовы смириться со всем, кроме смены формы: «Если и нужно упразднить кондукторов, то во всяком случае переодевать их не следует», — заявил один кронштадтский кондуктор[659].

Показательно, что приверженцы различных точек зрения использовали политические аргументы и политические обвинения. Матросы обвиняли кондукторов в отсутствии патриотизма: «Истинный сын родины, в каком бы наряде он ни был, готов защищать родину. Но он говорит еще: мачеха Россия дала фланелевку, потом китель, принятый с радостью, а мать Россия отнимает обратно»; «Все говорят, все для победы, но говорят: оденьте в рогожку, я служить не буду». Со своей стороны кондуктора высказывали подозрения, что за этим вопросом может скрываться тайная подрывная деятельность провокаторов и «последователей Ленина»[660].

Комиссия в конце концов высказалась за скорейшее упразднение института кондукторов. Вопрос же об обмундировании решался так: «Упраздненным кондукторам предоставляется право донашивать старую форму, нашив на рукаве установленные… штаты». Возможно, на мнение членов комиссии повлияла информация чинов морского ведомства о предполагаемых затратах на переодевание бывших кондукторов в матросскую форму: она должна была обойтись казне в 150 тысяч рублей. Большого практического значения вся эта дискуссия не имела: еще до ее завершения Керенский издал приказ № 254 об упразднении звания кондукторов[661]. Однако, похоже, многие бывшие кондуктора действительно донашивали свою старую форму, лишенную знаков различия. Но, по крайней мере, в некоторых случаях они делали это вопреки приказам. Отношение Главного морского хозяйственного управления от 10 августа гласило: «Кондукторам флота, переименованным в старшие специалисты, обмундирование выдать, как матросам, призванным из запаса»[662].

Члены комиссии, столь пылко обсуждавшие возможную форму бывших кондукторов, спорили, конечно, не только о форме одежды. За этим спором стояло совершенно иное понимание целей и задач революции. Один матрос сформулировал свой подход вполне откровенно: «Проект… на самом деле выделяет особый класс старших специалистов. <…> Зачем нам, социал-демократической России, делать это?». И оппоненты этого кронштадтского моряка также говорили не только о сохранении формы, но и о существовании и сохранении «классов». «Отсутствие классов является… идеалом и, как всякий идеал, достижимо только в очень далеком будущем», — резонно заявил один офицер[663]. Его оппоненты же мечтали о создании «бесклассового» сообщества военных моряков новой России.

Как видим, требование ликвидации особой формы кондукторов, также как и требования ликвидации орденов и медалей и, отчасти, борьба с погонами, были проявлением широкого и противоречивого движения за максимально полное уравнение. Но порой сторонники эгалитарного принципа построения вооруженных сил шли еще дальше в своих требованиях.

В вооруженных силах распространяется идея полной отмены системы чинов и званий. Так, наказ выборщиков 51-й дивизии делегату, избранному на Всероссийский съезд Советов крестьянских депутатов 29 апреля, содержал требование: «Находим, что чины в армии должны быть уничтожены, и должны оставаться только должности». Временное правительство стремилось способствовать продвижению особо отличившихся солдат и матросов, присваивая им офицерские чины. Однако активисты революционных организаций опасались, что тем самым из их среды будут вырваны наиболее способные и энергичные люди. Запасной минный батальон в Кронштадте постановил в июне 1917 г.: «Если нужны люди для занятия должностей, набирать таковых, не награждая их званием офицера»[664]. Можно предположить, что такой курс на отрицание званий и чинов отражался и на отношении к погонам.

Случаи насильственного лишения погон в действующей армии не были, по-видимому, редкостью. В знаменитом стихотворении неизвестного автора «Молитва офицера», получившем в 1917 г. широкое распространение в списках в офицерской среде на фронте, говорится:

…Терпенья исполнилась нашего мера:

Народ с нас погоны сорвал,

Названье святое «бойца офицера»

В поганую грязь затоптал[665].

Публикации стихотворения вызвали в печати полемику. Некий поручик А. Дружинин писал в редакцию журнала «Республиканец»: «А тем, кто погоны срывал, я бы не поклонился, а в молитве своей сказал: прости им Боже, не ведают, что творят»[666]. Но наверняка многие офицеры, читая «Молитву офицера», испытывали иные чувства.

Движение за отмену погон во флоте и в некоторых армейских частях использовало антимонархическую риторику. В то же время различные варианты обеспогонивания имели исключительно антиофицерскую направленность. При этом в некоторых случаях они были направлены против всей корпорации офицеров, которую следовало полностью «уравнять» в правах с солдатами, а в других — лишь против отдельных ее представителей, которые лишались символа власти. Так, солдаты нескольких подразделений 86-го пехотного Вильманстрандского полка 15 мая отказались выходить на учения более двух раз в неделю. От одного особенно настойчивого командира роты они потребовали, как гласил рапорт командующего корпусом, «чтобы он категорически присоединился к солдатам, а не к офицерам, принадлежащим к буржуазии». Командир роты указал солдатам на незаконность их действий, солдаты же в ответ закричали, что его следует разжаловать, ибо они не желают иметь подобного начальника. Из толпы выделился рядовой, который сорвал с офицера погоны. Затем толпа разошлась и лишь после увещеваний ротного комитета вернула знаки различия. Командиру корпуса солдаты заявили, что единение с офицерами возможно, если последние «откажутся от буржуазии и полностью перейдут на сторону пролетариата»[667].

Нам неизвестно, насколько точно изложены события в этом рапорте, автор которого не был к тому же непосредственным свидетелем данного эпизода, но нарисованная картина выглядит весьма правдоподобной. Очевидно, что солдат, действовавший при одобрении толпы, выступал против конкретного офицера, а не против знаков различия в принципе. Толпа, считавшая себя «пролетариатом», либо желала «разжаловать» офицера, либо хотела символически присоединить его к солдатам. Здесь снятие погон означало разжалование, произведенное по инициативе снизу. Речь шла о борьбе за власть на уровне подразделения, при этом использовалась антибуржуазная риторика. Можно предположить, что если бы ротный командир не был бы столь строг, то его