Первыми высадились сотрудники представительства флота на Лалонде. Выбежав из трубы переходного тамбура, они оказались в автобусе, где каждый из них глубоко вдохнул чистый, прохладный воздух. Бригада врачей забрала уложенного на носилки Нильса Ригера, а две медсестры успокоили и приласкали рыдающего Шафи Банаджи. Сотрудники бригад жизнеобеспечения вставили шланги и кабели в гнезда, размещенные на поверхности выступа, в котором находились помещения экипажа. Мощные струи свежего воздуха ворвались в каюты и центральный коридор. Офицеру жизнеобеспечения «Илекса» Резенде осталось лишь выпустить загрязненный воздух, которым они дышали в течение всего полета. Наружу вырвались серые клубы атмосферы, насыщенной мельчайшими кристалликами льда, которые сверкали в лучах мощных прожекторов, освещавших кратер.

Как только укатил первый автобус, к переходному тамбуру подъехал второй. На борт космоястреба проследовал отряд морских пехотинцев численностью десять человек, одетых в полевую форму и вооруженных винтовками с химическими зарядами. Командир отряда капитан Пейтон отдал честь измотанному, грязному и небритому лейтенанту Мерфи Хьюлетту.

— Это она? — скептически спросил он.

В средней части коридора, у входа в переходный тамбур стояла Жаклин Кутер. Джероен ван Эвик и Гарретт Туччи держали ее на прицеле своих винтовок Брэдфилда. У нее был еще более неприглядный вид, чем у Мерфи. Толстый слой засохшей лалондской грязи сделал почти неразличимой клетчатую расцветку ее рубашки из хлопка.

— Я испытываю огромное желание разрешить ей показать вам, на что она способна, — сказал Мерфи.

К ним подошел Келвин Соланки.

— Все нормально, Мерфи, — он повернулся к капитану. — Ваши люди постоянно должны держать ее на прицеле как минимум двух стволов. Она способна оказывать воздействие на электронику, а также извергать нечто вроде молнии. Не пытайтесь состязаться с ней в рукопашном бою, она вполне способна разорвать вас на части.

Один из морских пехотинцев усмехнулся. Келвин слишком устал, чтобы доказывать свою правоту.

— Я тоже поеду с ней, — сказал Джероен ван Эвик, — мне надо поставить в известность своих и объяснить ученым, что от них требуется.

— А что от них требуется? — спросила Жаклин Кутер.

Повернувшись к ней, Родри Пейтон просто обомлел. Вместо приземистой женщины средних лет, он увидел высокую, красивую двадцатилетнюю девушку, одетую в белое вечернее платье. Ее взгляд, обращенный к нему был полон немой мольбы. Это был взгляд невинной девицы, отданной на растерзание кровожадному чудовищу. «Помоги мне. Пожалуйста. Ты не такой как они. Ты ведь не бесчувственная машина. Они хотят причинить мне вред в своих лабораториях. Не допусти этого».

Гарретт Туччи ткнул ее в спину стволом винтовки.

— Завязывай, сука, — грубо сказал он.

Фигура девушки искривилась подобно плохо настроенной аудио-видеопроекции, а на ее месте снова появилась Жаклин Кутер, на лице которой было насмешливое выражение. Теперь ее джинсы и рубашка были чистыми и отглаженными.

— О боже, — изумленно воскликнул Пейтон.

— Теперь вы видите? — спросил Келвин.

Ошеломленные морские пехотинцы отконвоировали пленницу в автобус. Жаклин Кутер села у окна, а пять солдат сразу же взяли ее на мушку. Она бесстрастно смотрела на голые стены стерильно чистой скалы. Тем временем автобус пересек кратер и въехал в туннель, который уходил в глубь астероида.

За последние пятьдесят три года нога семидесятитрехлетнего Первого адмирала Самуэля Александровича ни разу не ступала на поверхность его родной планеты Коломна, которая была колонизована русским этносом. Он не приезжал туда в отпуск и даже не присутствовал на похоронах своих родителей. Регулярные визиты такого рода считались неприемлемыми, поскольку, переступив порог академии, офицеры флота Конфедерации должны были отказаться от всего, что могло быть истолковано как национальная предвзятость. Что касается Первого адмирала, то для него любое проявление неуместной заинтересованности рассматривалось как совершенно недопустимое нарушение дипломатического этикета, хотя присутствие на похоронах, конечно же, было бы воспринято с должным пониманием. В общем, все сочли этот поступок еще одним доказательством того, что железная дисциплина характерна не только для профессиональной деятельности адмирала, но и для его личной жизни.

Но это было ошибочное мнение. Самуэль Александрович никогда не возвращался на Коломну только потому, что его ничто не связывало с этой несчастной планетой, вся поверхность которой находилась в зоне умеренного климата. Он был равнодушен к судьбе своих родственников, не испытывал ностальгии ни по культурным традициям, ни по ландшафтам планеты, на которой родился. Он навсегда покинул Коломну в первую очередь потому, что не выносил самой мысли о том, что ему суждено будет всю жизнь помогать четырем братьям и трем сестрам в семейном бизнесе, связанном с выращиванием фруктов. Программа генинженирования наделила его крепкой фигурой и ростом метр восемьдесят, копной волос медного цвета и улучшенным обменом веществ. Продолжительность его жизни должна была составить не менее ста двадцати лет.

Когда ему исполнилось девятнадцать, он понял, что выбор профессий, который ему может предложить планета, едва завершившая аграрную фазу экономического развития, обрекает его на существование, которое будет хуже тюремного заключения. В воображаемой им жизни просто не могло быть места таким ограничениям потенциальных возможностей, которые могли превратить жизнь из сплошного удовольствия в ужасное бремя. В то время он придавал огромное значение разнообразию выбора. На следующий день после празднования своего двадцатилетия Александрович, поцеловав на прощанье своих родителей, братьев и сестер, отправился в город. Несмотря на сильную метель, он пешком прошел семнадцать километров и подписал контракт о вступлении в ряды флота Конфедерации.

Так что даже мысленно Александрович никогда не оглядывался назад. Он всегда был образцовым офицером, семь раз участвовал в боевых действиях, пресекал вылазки пиратов, командовал флотилией, которая осуществила захват нелегальной станции по производству антивещества, и получил значительное количество наград за выдающиеся заслуги. Но назначение на пост Первого адмирала предполагало нечто гораздо большее, чем репутация образцового офицера. Несмотря на всю неприязнь, с которой Самуэль Александрович относился к политическим играм, ему все же пришлось стать политическим деятелем. Он выступал перед комитетами Ассамблеи, проводил неофициальные встречи с дипломатами высшего ранга, управлялся с огромным количеством информации, поступавшей из разведки флота с той же легкостью, с какой он управлялся с рапирой (однажды он даже стал чемпионом академии по фехтованию). Его способность оказывать давление на членов Конфедерации восхищала сотрудников аппарата президента Ассамблеи не меньше, чем та бережливость, с которой он экономил миллионы фьюзеодолларов, избегая распыления сил флота и концентрируя внимание на самых опасных направлениях. Отношение сотрудников аппарата президента играло важную роль, поскольку их мнение имело гораздо больший вес, нежели мнение Адмиралтейства, выдвигавшего кандидатуры в члены комитета Ассамблеи по флоту.