Матрос застонал и открыл глаза. Дорогин вскинул пистолет, направив тяжелый набалдашник глушителя в лоб поверженному противнику. Это был самый простой и надежный выход, но Тамара напомнила Сергею о своем присутствии, схватив его за руку.

– А что ты предлагаешь? – сквозь зубы спросил Дорогин, не сводя глаз с застывшего от ужаса вахтенного.

– Я не вижу смысла в том, чтобы его убивать, – ответила Тамара. – Жив он будет или мертв, тому, кто сюда придет, все равно станет ясно, что мы сбежали.

Лицо вахтенного озарилось светом надежды, который потух после того, как Дорогин ударил его по голове рукояткой пистолета.

– Пойдем, – сказал он Тамаре и негромко проворчал:

– И милость к падшим призывал…

– Представь себе, – сказала она запальчиво, но Дорогин уже был в коридоре.

Тамара выскользнула за ним и тихо прикрыла за собой дверь инструментальной кладовой.

* * *

Расставшись с Владленом Михайловичем, Алексей Мокеев, известный среди своих приятелей под кличкой Пузырь, отправился по делам далеко не сразу.

Сначала он зашел в бар и пропустил там пару-тройку рюмочек – сколько именно, он как-то не удосужился посчитать. Десять тысяч долларов жгли ему карман, времени было хоть отбавляй, и он решил, что полчаса, проведенные у стойки, ничего не изменят.

Это было вопиющим нарушением дисциплины, но Пузырь уже чувствовал себя миллионером, и доводы разума, напоминавшего, что до получения вожделенного миллиона еще надо дожить, выглядели довольно бледно по сравнению с обещанной суммой.

Пузырь никак не мог заставить себя перестать думать об этих деньгах: как он их получит, какой объем должен занимать миллион долларов, где он будет их хранить и что купит себе в первую очередь. У него все время получалось, что в первую очередь он купит себе вид на жительство где-нибудь в спокойной, законопослушной Европе, где профессиональные костоломы вроде него самого ходят по струнке и до обморока боятся полиции. А потом, когда у него будет уютный трехэтажный особняк под красной черепичной крышей, можно будет подумать обо всем остальном: о достойном автомобиле (нет, черт возьми, об автомобилях!), о собственной яхте для прогулок по морю, о втором доме – где-нибудь на побережье – и даже, пропади оно все пропадом, о садовнике. Личный садовник казался Пузырю верхом роскоши, и, подумав о садовнике, он понял, что совсем замечтался, и со вздохом «опустился» на грешную землю.

Он обнаружил, что все еще сидит в баре, сжимая в волосатом кулаке пустой стакан, и горячо обсуждает с каким-то коммерсантом-мешочником сравнительные достоинства «мерседеса» и «ягуара». Коммерсант был одет в спортивный костюм с красно-бело-зелеными вставками и ни черта не смыслил ни в «мерседесах», ни в «ягуарах», однако отстаивал свои суждения со снисходительной раздражительностью человека, который, тяжким трудом заработав свои первые десять-пятнадцать тысяч, полагает себя прошедшим огонь и воду и медные трубы.. Пузырь заглянул в свой пустой стакан, не глядя сунул его в пространство, откуда тот вернулся уже наполненным, проглотил обжигающее содержимое, небрежно уронил на стойку стодолларовую бумажку и вышел, на прощание обозвав коммерсанта козлом. Коммерсант оскорбился было и даже вскочил с высокого одноногого табурета, но, бросив оценивающий взгляд на треугольную спину удаляющегося Пузыря, решил обратить все в шутку и, фальшиво улыбнувшись, уселся на место.

Пузырь выбрался на прогулочную палубу, отметив, что качка, кажется, усилилась. Судя по его ощущениям, корабль попал в изрядный шторм, но море за бортом было спокойным и безмятежно сверкало под лучами полуденного солнца. Немного поразмыслив над этим природным феноменом, Пузырь понял, что на радостях он ухитрился-таки надраться. Это было из рук вон плохо, и он постарался взять себя в руки.

Подышав соленым морским воздухом, он почувствовал себя немного лучше и решил, что умнее всего сейчас будет отправиться в каюту и вздремнуть там минуток двести-триста, чтобы к вечеру голова была свежей. Говоря по совести, на большее он сейчас был просто не способен, но чувство долга взяло верх, и Пузырь решил сначала проверить, все ли в порядке с грузом и пленниками.

Груз был на месте, и Пузырь, приподняв уголок брезента, долго глазел на ящики. Плоские деревянные крышки притягивали как магнитом, и Пузырь уже не впервые за последний час подумал, что, узнай он о характере груза немного раньше, сейчас все было бы по-другому. Если бы они хоть о чем-то догадались, если бы этот дурень Шуруп тогда, в машине, не дал бедняге Слону пистолетом по морде, а вместе с ним заглянул под крышку, то тогда… Тогда ни о каком миллионе не было бы и речи. Речь шла бы о десятках миллионов, причем не вообще, а на каждого из них: столько-то десятков миллионов Шурупу, столько-то Пузырю и по паре миллионов Кравцову и Самолету. И все были бы живы и здоровы – разумеется, кроме Владика.

Пузырь покачал головой и медленно опустил брезент. Что говорить о том, что могло бы быть! Тем более что быть этого всего просто не могло, иначе Владик не был бы Владиком. А если бы Владик не был Владиком, то и золота никакого у него не было бы…

Но Владик был Владиком, и он, как всегда, рассчитал все точно: теперь Пузырю некуда деваться, приходилось сцепить зубы и переть напролом до самого победного конца, не щадя ни других, ни себя и не задавая никаких вопросов.

Пузырь еще немного постоял, облокотившись о поручни и сплевывая в летящую вдоль борта воду. Он выкурил сигарету, думая о разных разностях, и даже уронил скупую мужскую слезу, вспомнив о Шурупе, который умер, так и не узнав, за что его порубили на куски, как мясную тушу в гастрономе. Как и большинство жестоких людей, Пузырь был сентиментален, а в пьяном виде становился еще и слезлив – до тех пор, пока не впадал в буйство.

Вытерев глаза тыльной стороной ладони, Пузырь вздохнул и направился к служебному трапу, стараясь ступать твердо и уверенно. Его все еще немного шатало, но хмель уже начал понемногу выветриваться, и, как всегда, на смену пьяной эйфории стало приходить глухое раздражение. Спускаясь в коридор, где располагалась бывшая инструментальная кладовая, Пузырь был мрачен, как грозовая туча.

Обещанный миллион теперь казался ему жалкой подачкой – что такое миллион по сравнению с почти полутонной чистого золота?

– Золото, – бормотал Пузырь, спускаясь по трапу. – Золото, золотишко.

Это напоминало заевшую пластинку: он снова и снова повторял одно и то же, словно пробуя слово на вкус, пока оно не утратило всякий смысл. Тогда Пузырь замолчал, закурил еще одну сигарету и свернул в нужный ему коридор, стараясь сосредоточиться на насущных делах. Он вспомнил, что нужно еще приглядывать за старпомом, и от этого его настроение только ухудшилось, а когда он увидел пустой складной стульчик, сиротливо стоявший рядом с закрытой дверью инструменталки, его охватило настоящее бешенство.

– Коз-зел, – процедил он. – За салом пополз, вошь хохляцкая.., с пидором своим усатым, запорожским Небарайконем или как его там… Попадешься ты мне, сучара жовто-блакитная, я тебе твой трезубец в задницу засуну. Ну, твари, ну, животные… Горилку ему.., с борщиком, мать-перемать.