с вольницей своей в лесах

Чинил священству вред.

Изменой был стрелок сражен,

Не побежден в бою;

А проживи подольше он,

Король ему свою,

Конечно б, милость даровал

И братии лесной;

Как жаль, что от руки он пал

Столь злостной и дурной.

Сей врач его в могилу свел,

И скажем по уму,

Что Робин, право, был осел,

Доверившись ему.

Он похоронен был потом

По слову аббатисы

У тракта в край, в гробу простом,

Сколоченном из тиса.

Поставив камень в головах,

Означили, что тут

Покоится смиренный прах,

Что звался Робин Гуд.

И месяц, и число, и год,

Чтоб путник мог прочесть,

Коль мимо едет иль идёт,

Кто похоронен здесь,

Как промышлял он грабежом

В теченье многих лет,

И лес зеленый, верный дом,

Хранил его от бед.

И хоть священству он претит,

Поскольку был им враг,

Негоже, чтоб он был забыт

Навеки ни за так.

Был аббатисе Робин мил,

Хоть злы его дела;

Хотелось ей, пусть он почил, —

Но чтоб молва жила.

За дни, что с этих пор прошли, —

Сто лет, за годом год —

Ту надпись многие прочли,

Но время все сотрет.

Из тех, кто грабил с ним, одни

Всё ж были прощены,

Иные же скончали дни

Вдали родной страны.

Была та женщина умна:

Пускай его могила

И грубовата, и скромна,

Но славу сохранила.

Года бежали и бегут,

Сменялись короли,

Но больше нет таких, как Гуд,

Их времена прошли.

Тринадцать лет гуляли так

Они, уйдя в леса:

Дрожал богач, плясал бедняк —

Ну просто чудеса!

Все так и было, верь — не верь,

А верить мудрено:

Другие времена теперь,

Бедовых нет давно.

Закон главенствует у нас,

И коли есть нужда,

Разбойников возьмем сейчас

Мы к ногтю без труда.

Народ тогда ещё был дик

И страхом не стеснен,

А нынче слушаться привык

И почитать закон.

Им незнаком был пушек гром —

С певучею стрелой,

С гусиным трепетным пером,

Ходил наш предок в бой.

Но в целом свете никого

Не сыщется покуда,

Кто превзошел бы мастерство

Стрелков из братьи Гуда.

И коль, щетинясь лесом пик,

Толпа б на них пошла,

Ее рассеяли бы вмиг —

Так жалила стрела.

Никто не смел им сделать зло,

Но если шли с добром,

Таких всегда ждало тепло,

Радушный ждал прием.

Так он любовь среди людей

Стяжал, а коли б нет,

Не мог бы с вольницей своей

Держаться столько лет.

А нам бы надо наш ценить

Достаток и покой

И грех от сердца отженить

Уверенной рукой.

Да, басен вздорнейших не счесть,

Про то, каким был Гуд,

Но летописи тоже есть,

Они же редко лгут.

И кто воскликнет «Это ложь!»,

Душой не покривив?

Ведь эдак до того дойдешь,

Что Ричард — тоже миф.

Читатель, если есть нужда,

Проверишь мой рассказ,

И убедишься сам тогда:

Правдив он без прикрас.

Я знаю: не напрасен пыл

И не пропал мой труд,

Коль скажут: да, таким и был

Разбойник Робин Гуд!

Перевод Д. Манина

Thomas Randolph (1605–1635)

To a Lady Admiring Herself In a Looking-Glass

Fair lady, when you see the grace

Of beauty in your looking-glass;

A stately forehead, smooth and high,

And full of princely majesty;

A sparkling eye no gem so fair,

Whose lustre dims the Cyprian star;

A glorious cheek, divinely sweet,

Wherein both roses kindly meet;

A cherry lip that would entice

Even gods to kiss at any price;

You think no beauty is so rare

That with your shadow might compare;

That your reflection is alone

The thing that men most dote upon.

Madam, alas! your glass doth lie,

And you are much deceived; for I

A beauty know of richer grace

(Sweet, be not angry), ’t is your face.

Hence, then, O, learn more mild to be,

And leave to lay your blame on me:

If me your real substance move,

When you so much your shadow love,

Wise nature would not let your eye

Look on her own bright majesty;

Which, had you once but gazed upon,

You could, except yourself, love none:

What then you cannot love, let me,

That face I can, you cannot see.

Now you have what to love, you ’ll say,

What then is left for me, I pray?

My face, sweet heart, if it please thee;

That which you can, I cannot see,

So either love shall gain his due,

Yours, sweet, in me, and mine in you.

An Ode To Master Anthony Stafford, To Hasten Him Into The Country

Come, spur away!

I have no patience for a longer stay;

But must go down,

And leave the chargeable noise of this great town.

I will the country