Об этом Лариса не то что никогда не думала, даже тень подобной мысли не посещала ее голову. На секунду мелькнуло: «А почему бы и нет?» На секунду она увидела себя владелицей турагентства, преуспевающей бизнес-леди… И тут же мысль об Андрее прогнала меркантильное видение. Конечно, между ними все кончено, Лариса не собирается с ним встречаться. А все же большая разница — жить с Андреем в одном городе или уехать за тридевять земель…

— Кроме того, — продолжил Жерар, — в Москве ты будешь совсем одна.

Лариса вздрогнула. Словно мысли ее прочитал! Только наоборот: здесь она будет одна, несмотря на присутствие матери, Жерара, Люка и Николь. Как бы они ее ни любили, как бы хорошо к ней ни относились, у каждого — свои дела и своя жизнь. По большому счету, никому из них нет до нее дела. А в Москве… Пусть они с Андреем и не увидятся больше, Лариса все равно знает, что он любит ее. И это знание греет душу и прогоняет безысходность. И потом, где-то на задворках сознания у Ларисы теплилась слабенькая надежда. Ведь человеческая душа — штука совершенно непредсказуемая. То, что сейчас кажется ей непреодолимым барьером — все старые обиды, — однажды может рухнуть. Как водой смоет и боль, и месть, и желание поквитаться за прошлое. Может быть, однажды она простит его, простит от чистой души и от всего сердца, а он простит ее…

Жерар еще что-то говорил, убеждал, но Лариса уже его не слушала.

— Нет, — твердо сказала она. — Я буду приезжать к вам на все праздники, буду приезжать так часто, что еще и надоем. Но жить я буду дома, в Москве.

Жерар остановился и пристально посмотрел на нее:

— Это окончательное решение?

— Да, — Лариса тряхнула головой и повторила: — Да.

К пяти часам все члены семьи и Тони Бриссар собрались в большой гостиной, как ее еще называли, «красной гостиной». Это была одна из «музейных» комнат, мрачноватая, словно бы сохранившая дух того столетия, когда рыцари ходили в крестовые походы и сражались на турнирах за прекрасных дам. Стены до середины были обшиты дубовыми панелями, потемневшими от времени, а дальше, над ними, начинались каменные плиты. Потолок тоже был деревянным, с массивными дубовыми перекрытиями, украшенный двумя бронзовыми с позолотой люстрами. Вероятно, в них раньше втыкали множество свечей, а теперь свечи заменили банальные электрические лампочки… Торцовую стену украшал громадный камин из белого мрамора, тоже с какими-то позолоченными завитушками. Что Ларису поражало больше всего — все камины в Сент-Эгнене были действующими, их можно затопить в любую минуту… И мебель в гостиной была под стать комнате: громадный резной дубовый буфет, диван бог знает какой древности: деревянный, с высоченной спинкой и чем-то вроде деревянного резного балдахина наверху (похоже на трон, только очень широкий), дубовые кресла, страшно неудобные, с резными подлокотниками. В углу стояли громадные напольные часы с маятником — в глубине души Лариса их страшно боялась. Они жутко напоминали ей часы из рассказа Эдгара По «Красная смерть», те самые, из которых ровно в полночь появилась Красная маска смерти.

Лариса, как всегда, пришла последней. А виной тому было ее новое вечернее платье, привезенное мамой из Парижа: длинное, легкое, нежно-желтого цвета. Но хитроумное чудо портновского искусства никак не хотело застегиваться, вернее, Лариса никак не могла сообразить, как его застегнуть. Длинная широкая полоса материи перекидывалась через плечо спереди назад, там закреплялась, а оставшийся конец опять перекидывался вперед и драпировался складками, что-то вроде шарфа. Эта конструкция явно предполагала наличие горничной, в одиночку справиться с ней было трудновато. Но после пятой или шестой попытки Ларисе удалось, наконец, сделать все так, как нужно. Она взглянула на себя в зеркало, и ей стало немного неловко. Платье было донельзя сексуальным, оно подчеркивало все линии фигуры так откровенно, что Лариса почувствовала себя голой. Первый порыв — немедленно переодеться — пришлось усилием воли подавить. Альтернативного варианта в Ларисином гардеробе не было, да и времени на раздумья и сомнения уже не оставалось. Что ж, придется идти так, как есть.

Кроме того, Ларису немного успокаивала мысль, что на подобных мероприятиях женские туалеты обычно один откровеннее другого. Еще в романе Ларисиного любимого Голсуорси один персонаж сказал своей расточительной внучке: вы все ходите полуголые, а стоит это страшно дорого. На что внучка справедливо ответила: чем меньше материи, тем лучше должен быть покрой. Этот принцип с тех пор — с начала века, когда писал Голсуорси — еще усовершенствовался. Теперь на иное платье могло уйти меньше метра материи, а стоило оно несколько тысяч долларов…

Но все равно отсутствие привычки к откровенным туалетам сказывалось: когда Лариса появилась в гостиной, вид у нее был далеко не уверенный. Жерар поймал ее вопрошающий взгляд, сразу понял причину и ободряюще улыбнулся:

— Выглядишь великолепно, — потом взглянул на часы, — однако скоро пять. Сейчас начнут съезжаться.

И словно в ответ на эти слова на подъездной аллее просигналила машина.

— О, первые гости, — сказал Жерар. — Пойду-ка я им навстречу.

Его высокая фигура скрылась в арочном проходе. Лариса обвела взглядом оставшихся в гостиной. Тони и Люк, стоявшие у буфета в черных брюках, белых смокингах и белых бабочках, казались донельзя элегантными. Однако, приглядевшись попристальнее, Лариса заметила, что на Люке брюки сидят чуточку мешковато, а смокинг чуть-чуть великоват для его узких плеч. А вот Тони безупречен: смокинг будто создан для его великолепной фигуры. Из них двоих потомственным аристократом выглядел как раз Тони, а не Люк…

На Жанне Сергеевне было белое платье на бретельках, длинное и узкое, и поверх него — короткий жакет-фигаро с длинными рукавами. Лиф платья и манжеты жакета были расшиты серебром, а шею Жанны Сергеевны украшало бриллиантовое колье. В пару ему на правой руке блеснул браслет, и в уши были вдеты маленькие бриллиантовые сережки. «Да, — улыбнулась про себя Лариса, — мама сегодня выглядит так, что любой графине сто очков вперед даст…»

А вот Николь сначала показалась Ларисе одетой чуть ли не пуритански, особенно по контрасту с ней самой. Синее вечернее платье Николь из тонкого переливающегося шелка было глухо закрыто спереди и длиной до щиколоток. Из-под него был едва виден кончик темно-синей лаковой туфельки. Но только Николь закинула ногу на ногу, и платье сразу преобразилось — незаметный прежде разрез обнажил стройную ногу до середины бедра. А как только Николь встала и повернулась, Лариса обнаружила, что «пуританское» платье оставляет открытым большую часть спины, почти до копчика. Вообще непонятно, на чем оно держится: неужели только на стоячем воротничке?

— Хотите вина, Лоретта? — поинтересовался Тони.

Тут только Лариса заметила, что у всех в руках бокалы, а на буфете стоит примерно с полторы дюжины всяких-разных бутылок: вино, коньяк, виски.

— Да, пожалуй.

Не успела Лариса подойти к буфету, чтобы получить из рук Тони фужер с легким белым вином, как в комнату вошел ее отчим, и не один.