Я тряхнул головой. Курить я бросил еще до отъезда с Земли, за три года не возникло ни малейшего желания затянуться. И вдруг эта внезапная, непонятная страсть.

Я знал, чего мне хочется: стакан холодного молока, луковицу, помидор – свежей еды, не из банки и не из пакета. Консервированная пища теперь долго не полезет в рот.

Из тоннеля донесся гул, вскоре переросший в грохот. Затем грохот ослаб до визга металлических тормозов. У платформы остановился поезд. Двери раздвинулись, однако никто не вышел. Я заскочил в ближайший вагон. Двери сомкнулись у меня за спиной, поезд постепенно набирал скорость…

Держась за вертикальный поручень, я разглядывал пассажиров. Их было человек десять, все сидели молча и задумчиво смотрели в пространство, словно что-то внимательно слушали. И мужчины и женщины в шортах невероятных расцветок – в полоску, с рисунком, с нелепыми завитками. Женщины в коротких майках с прорезанными отверстиями на груди, сквозь которые виднелись крашеные соски.

Мода меняется, подумал я. Но выглядит отвратительно.

«УИНРР-РР!»

Ни с того ни с сего грянула музыка, я аж вздрогнул. Странный, действующий на нервы наигрыш, полный диссонансных аккордов и пропущенных интервалов. Я попытался определить источник – тщетно. Создавалось впечатление, будто звук заполоняет вагон отовсюду. Кроме меня, это, похоже, никого не встревожило. Все спокойно слушали.

«ОКОЛДУЙ, ПРИВОРОЖИ! КУПИ – ПОБЕДУ ОДЕРЖИ!»

К музыке присоединился хор, монотонно завыла группа из мужчин и женщин. Напев звучал так, будто на литургии разом заголосила вся община, и бесконечно действовал на нервы.

«ОКОЛДУЙ, ПРИВОРОЖИ-И-И-И! КУПИ – ПОБЕДУ ОДЕРЖИ-И-И-И!..»

Снова и снова. Без перерыва.

Поезд замедлил ход. В окнах замелькали огни, выложенные белой плиткой стены, колонны.

«КУПИ СЕЙЧАС! – повелел хор. – БОМ! БОМ!»

Голоса и музыка смолкли.

Двери разъехались в стороны. Все женщины быстро встали и покинули вагон. Вошли несколько других девиц с небольшими свертками в руках и заняли сидячие места.

Отвратительные, подумал я. Все до одной. Даже после трех лет воздержания вид почти оголенных тел вызывал во мне лишь чувство гадливости.

Никто не разговаривал. Никто ничего не делал, все только слушали. Будто не люди, а роботы, двигавшиеся размеренно и бездумно, как часы.

Двери закрылись, поезд отошел от платформы.

«УАН-Н-НГ! СТРНН-Н!»

Вновь грянула музыка, на сей раз в другом ритме, с другими диссонансами.

«СДАЛИ НЕРВЫ?»

Музыка звучала нестройно.

«МНОГО КУРИШЬ?»

«НЕ ДРОЖИ, НЕ ТРЕПЕЩИ, ЛУЧШЕ БИЛЛОУЗ КУПИ! Расслабься-а-а!»

Последнее слово прозвучало протяжно и мягко, музыка смолкла. Наступила тишина. Блаженная тишина.

«Биллоуз», раздраженно думал я. «Биллоуз»?

«УАН-Н-НГ! СТРНН-Н!»

Я напрягся, словно получил удар под дых.

«СДАЛИ НЕРВЫ?»…

Я опустился на сиденье рядом с мужчиной средних лет, почувствовав, как слабеют мои ноги в старомодных брюках с зауженными штанинами. Рядом с моими ноги соседа выглядели до смешного худыми и волосатыми.

– Все время вот так? – спросил я, перекрикивая хорал. – Можно что-нибудь с этим сделать?

Пассажир слушал, только не меня. Я слегка потряс его за плечо…

– Да что с вами со всеми случилось? Почему никто не жалуется? Почему не выключите эту дрянь?

Мужчина не обращал на меня внимания. Поезд замедлил ход.

«НЕ ОТКЛАДЫВАЙ НА ПОТОМ! – приказал хор. – ПОКУПАЙ СЕЙЧАС!»

Тишина.

Поезд остановился. Мой сосед встал и вышел вместе с остальными мужчинами. Я удивленно смотрел им вслед. Вместо них вошли другие мужчины, все они что-то жевали. Один из них плюнул фиолетовой струей на пол.

Наркотики? Гипноз? Мне стало не по себе.

Двери сомкнулись. Поезд тронулся. Вновь заиграла музыка, на сей раз гораздо мягче, почти мелодично.

«УУУ-СПО-КОООЙ-СЯ-ААА, – тянул женский хор. – УУУ-СПО-КОООЙ-СЯ-ААА».

Я закрыл ладонями уши. Что, во имя всех святых, вы делаете с этим вашим «успокойся»? Едите? Пьете? Носите?.. Скорей бы все прекратилось. Вибрации перешли в стаккато…

На остановке «Таймс-сквер» я сбежал из этого бедлама. Куда я вернулся? Может, после трех лет полной тишины и уединения я стал слишком чувствительным?

Мелькнула мысль: а не сделать ли подарок Джин – купить что-нибудь дорогое, дабы показать, как я рад вновь оказаться дома. Но вид и звуки улицы заставили меня отказаться от этой затеи.

Все вокруг расцвечено красными и зелеными флажками, венками, колокольчиками, гирляндами. Над многолюдной улицей плыла музыка. Полуобнаженные прохожие с огромными пакетами в руках спешили, толкая друг друга. Их было слишком много.

«НОЧЬ ТИХА…» – громыхал один динамик.

«ЗАЛ УКРАШЕН ОСТРОЛИСТОМ…» – перекрикивал другой.

«ЗВЕНИТЕ, КОЛОКОЛЬЧИКИ…»

«О БЕЛОМ РОЖДЕСТВЕ…»

«САНТА-КЛАУС ЕДЕТ К НАМ…»

«ВОТ ВОЛХВЫ ИДУТ С ВОСТОКА…»

Я прижался к стене дома, посмотрел вверх на стоящее почти в зените солнце и вытер со лба пот. Должно же быть логическое объяснение… Неужели я свихнулся от одиночества, пустоты и тоски? Все это лишь игра воспаленного воображения? Или сегодня действительно пятое июля и сошел с ума не я, а мир?

На тротуаре прямо передо мной стоял человек в отороченном белым мехом толстом красном костюме и красно-белом колпаке. Рядом с ним на треноге высилась табличка с надписью «БЛАЖЕННЕЕ ДАВАТЬ, НЕЖЕЛИ ПРИНИМАТЬ» и висел железный котелок.

Человек размахивал большим колокольчиком, извлекая противный лязгающий звон, заглушающий рождественские песнопения из динамиков в витринах магазина.

«ДАЙ… ДАЙ… ДАЙ… ДАЙ… ДАЙ…» – монотонно выводил человек.

Прохожие щедро ссыпали в котелок мелочь. Меня вдруг обуяло безотчетное желание выгрести из кармана монеты и тоже бросить. Подавив этот порыв, я подошел ближе и похлопал мужчину по плечу. Он перестал трясти колокольчиком и обернулся.

– Какое сегодня число? – тихо спросил я.

Человек в красно-белом костюме посмотрел на меня с любопытством.

– Пятое июля, дружище.

– Значит, вчера было четвертое июля? День независимости?

– Да. А завтра будет шестое июля.

Я в изумлении уставился на него.

– А ты тогда кто, черт тебя дери?

Он весело рассмеялся.

– Санта-Клаус, дружище. Ты откуда свалился?

– Издалека, – пробурчал я. – До Рождества больше пяти месяцев. Не слишком ли вы торопитесь?