Дома обнаруживаем настежь открытые двери, везде горит свет. Петр ищет маклера:

— Эй, Эрик Олоф! Ты где? — Он заглядывает в ванную, в кладовку. Маклер исчез.

Звонок:

— Мне пришлось срочно уйти, у меня еще один показ квартиры. Было трое клиентов. Одна молодая пара заинтересовалась, я еще позвоню.

Петушок настроен пессимистически:

— Шведы долго раскачиваются. Прежде чем купить, месяцами размышляют, капризничают, считают, пересчитывают…

10 апреля

Никаких изменений. Я вообще никогда не рожу. Мы с Полей привыкли друг к другу. Она больше не вертится. Потягивается, когда я ее глажу. Существует ли какая-то конкретная причина, по которой она должна родиться?

Все наперебой советуют, как ускорить роды: побегать по лестнице на пятый этаж и обратно. Прополоть сад. Заняться любовью. Все методы испробованы, результат нулевой.

Сидеть за столом неудобно. Азиаты правы: стул — враг позвоночника (и живота). Ем и рисую, опустившись на колени: удобнее, к тому же сейчас Страстная неделя.

Звонят из Польши. Как говаривал поэт, польская «мания величия». Мучительную жажду лести, увы, не удовлетворить подлинным хлебом откровенности. Обжор приходится потчевать сладкими комплиментами, от которых портятся зубы и мозг.

Мне бы, вылезая на публику, не конфликтовать со всеми подряд, а, подобно заботливой птичке, порхать от одного светского гнездышка к другому. Засовывать в ненасытные клювы птенцов червяков лести. Но я брезгую.

Следовало бы составить список тех, кто может потребовать извинений за иронию, за то, что их не возвели на пьедестал, а описали по-человечески, с теплым юмором. Последняя в списке — Полька. Через двадцать лет она напишет: «Моя мать, в настоящее время проживающая в Австралии, — тропическое чудовище. У отца из-за нее аллергия, язва и шизофрения».

Полька, Полька, ты побегай в костел, наглотайся польскости, погрызи кору мазовецких плакучих ив и поскорее становись космополитом.

Разговор с художником:

— Слушай, издательство не разрешает мне упоминать в книге, что твой подвал «воняет кошками», а ты как к этому относишься?

Я пытаюсь сдержать смех: что за авторизация обонятельных ощущений!

— Кошками воняет, пиши правду. Ты родила?

— Нет.

— Знаешь, почему дети рождаются гениальными? Чтобы стать потом нормальными.

В полдень из Уппсалы звонит Влодек Б., гуру по Мацкевичу и Херлингу-Грудзиньскому. Получил стипендию, будет писать учебник польской литературы для славистов. Болтаем около часа, хотя последний и единственный раз виделись мельком, минут пятнадцать, много лет тому назад. Повеяло университетом, пахнуло эрудицией. Празднично (не повседневно) и мило. Влодек рассказывает о каком-то словаре польских писательниц, составительницы которого отказали мне в праве на биографическую справку. Благодаря этому я получила титул первой «польской не-писательницы». Влодек переслал факсом рецензию на книгу о постмодернизме — комментарий к «За стеклом».

Польского рецензента беспокоят зрительские души, которым угрожает шоу. Самую, мол, большую тревогу вызывает то, что подобные телепрограммы лишат нас идентичности (национального) сознания.

Мне понятны стенания по поводу этого сюжета. Исторически сложилось так, что для поляков самосознание стало своего рода неразменным пятаком. Теперь разделы Польши остались позади, пришло время шоу «За стеклом». На берегах Вислы национальная идентичность является постоянным, неизменным вкладом в душу и психику. Попытка ее трансформировать воспринимается как покушение на «польскость». Личность (поляка) так и не смогла переварить понятие процесса. Процесс у нас ассоциируется с сарматским сутяжничеством, частной «Местью»[131]. Порция идентичности должна выдаваться поляку раз и навсегда, из консервной банки, и не может (ради собственного удобства) меняться — даже к лучшему, к более высокому уровню. Максимум дозволенного — борьба с оккупантами, дьяволом и тому подобной нечистью, импортируемой из окружающего и потустороннего миров.

Больше, чем «За стеклом» — в смысле тела и психики, — Петра тревожит обязательная годовая военная служба (не считая польской школы).

У меня чуть повышена температура. Петушок подозревает, что причина тому — задетое самолюбие. Всегда впереди всех, всегда первая, а тут вдруг такое опоздание. Родственники без конца допытываются, не началось ли… Облом, правда? Сначала отойдут воды — «Потоп»[132], — потом мы штурмом возьмем больницу… Кровавый польский героизм. Потомки сложат легенды…

11 апреля

Сказка на основе прозака. Двадцатишестилетний толстяк Юлек, единственный сын, гомосексуалист. Жил в симбиозе с «идише маме» — в стерильной квартирке они вместе читали книги, вместе смотрели телевизор. Образцовый сыночек с образцовой депрессией. Не смог учиться ни в одном вузе, не удержался ни на одной работе. Решился на прозак. Через три месяца получил супероплачиваемое место. Без всяких дипломов и бумаг — хватило его компьютерных увлечений. Из шведского пролетариата Юлек разом перепрыгнул в элитарное общество с его играми в гольф. Привез себе из Таиланда прелестного любовника, представил мамочке. Объявил наконец всем, что он гей. Купил пентхауз в центре Стокгольма. По-прежнему чудовищно толст, но счастлив, как умеют быть счастливыми добродушные толстяки… и люди, живущие на антидепрессантах? Прозак — химический навоз для мозга (души), благодаря которому человек вырастает в собственных и чужих глазах? Самореализующийся предвестник успеха.

Почти все мои знакомые принимают что-нибудь «от депрессии». От грусти и неудач. Сначала двух-трехнедельное чистилище: муки меланхолии, тошнота, расширенные зрачки, в которые, словно в колодец, устремляется вся черная действительность. Некоторые не выдерживают и бросают терапию. Самые терпеливые добиваются райских эффектов прозака. Накачанные серотонином, штопают свою драную жизнь.

Один химический штрих — и мир меняется. На дорогую и долговременную терапию нет времени. Психотерапия напоминает отступление во времени, возвращение к мифу. Прозак — современная фармакологическая сказка. Он необходим тем немногим, кто действительно болен. А его жрет каждый, кому захотелось быть счастливым.

Десять лет назад, когда я дошла до ручки и готова была броситься на проволоку под током, кто-то сжалился и дал мне немного реланиума. Существуй в то время прозак, попросила бы я рецепт? Вероятно, ад все же лучше посещать с экскурсией, а не в одиночку.