Экбаллиум! экбаллиум! От и до, от банка до бардака, я же вам обещал, от банка до бардака, с дубовой банкетки или из-за махонького секретера, или с мраморной доски мраморного надгробья, надгробья Эрвелино, от банка до бардака, возвещаю вам, кто же кудахчет от банка до банкета, от банкета до бардака? Ах, в банке под завязку банкнот! Что на блюдечке, что на плато. В ломбарде национальная собственность. В борделях или универмагах — женщины со своими дочерьми, на банкетках, нарумяненные по всем канонам, с пробой на лепиздочках и сердечках, потом, перед присяжными, отдувающиеся за коррупцию магистратов, советников, маршалов, адмиралов и мясников.

Набросанный сыростью и грибами на одной из стен дворика высокий силуэт косматого человека с тремя руками, в зависимости от дневного света то очень явственный, то затушеванный, вынуждал меня к обходным маневрам и разнообразным уловкам. Я всегда, стараясь не смотреть прямо на него, обстреливал его первым — влажной землей, сухим голубиным пометом, козявками, всем, что ни попадется под руку — и оскорблял его, как только мог. Если же он был невидим, я пользовался этим, чтобы выскоблить раствор, поцарапать кирпичи, расширить трещины там, где он, сплошь изъеденный паразитами, появлялся, развертывая на костях своих свою кожу.

Не было ли подобного типа во дворе и у остальных?

Вне досягаемости чудовища, восседая на маленьком стульчаке, я царил в закутке общей комнаты столько времени, сколько мне хотелось. Мне хотелось, чтобы это время было бесконечным, мне под стать, целиком в моем распоряжении.

Мой старший брат работал по заказу на радио, чей зеленый огонек поблескивал в полутьме. Кто-кто шевелился в полутьме? Неужели все тот же дворовый призрак, шлепающий вялыми ногами по балатуму[35]?

В буфете стояла зеленая коробка моего отца (живого в нас) с мылом, бритвой, помазком, одеколоном. В определенные часы мы вдыхали ее квинтэссенцию.

Я покидал стульчак по доброй воле и оставлял свою царственность в пластмассе ночного горшка. Не знаю, что осталось от этого стульчака сегодня. Мы отколупывали от него щепу и лучину, стремясь разжиться шильцами и крохотными стрелами. Он мало-помалу исчез, фрагмент за фрагментом, как стол, как синий блейзер, потом зеленый. Дни были коротки, а дел уйма.

Раздвинув гармошкой чрево рукодельного столика, можно было обрести сокровище.

В связи с выходом в свет своей седьмой книги, «Марен мое сердце», посвященной сыну, Эжен Савицкая согласился побеседовать в апреле 1992 года с корреспондентом газеты «Либерасьон».

Дом прилепился к склону одного из окружающих город холмов. Одинокий на своем выступе, красный, как кирпичи, из которых он сложен, окруженный садом, где тянутся ввысь клены и рябины, а над ними проплывают дымы, туманы и дожди. Здесь живет Эжен Савицкая, тридцатисемилетний бельгийский поэт, который в эти дни выпускает в свет свой седьмой роман, «Марен мое сердце», и переиздает первый, «Лгать», появившийся в 1977 году.

«Я не вполне доделан, словно кусок дерева со вбитым гвоздем, легкий, смутный, если не мутный, черный из-за дыма, иззолоченный отсветами солнца, синюшный поутру и вечером, розовеющий из-за крови, желтеющий из-за печени», — в буклете, озаглавленном «Лето: бабочки, крапива, лимоны и мухи», Эжен Савицкая набрасывает сей автопортрет — и тот хорошо передает его манеры и стиль. Замкнутый, молчаливый, он выказывает желание жить в стороне от мира, держась к нему как можно ближе, в восхищении непрестанным преображением стихий и существ. Его, кажется, интересуют только деревья, цветы, камни и дети, однако же его короткие книги на свой лад полнятся звуками «первозданного безумия», каковое овладело людьми, и катаклизмов, каковые испокон веку на них обрушиваются. […]

«Либерасьон». Кто вы по происхождению?

Эжен Савицкая. Я родился в 1955 году в предместье Льежа. Ношу фамилию своей матери, она русская. Отец — поляк. Родители встретились здесь, вскоре после войны, попав сюда из Германии, куда были угнаны. Мой отец происходит из крестьянской семьи из окрестностей Кракова, мать родом из Смоленска, из более обеспеченной среды. Когда ее угнали на работы в Германию, ей было двадцать, отцу немногим больше. Отец работал на ферме, мать на заводе. Она многого натерпелась, рядом с ней не было ни одной близкой души. После войны она вышла замуж за фламандца и какое-то время жила в Брюгге, работая портнихой. Потом встретила моего отца и вышла замуж во второй раз.

«Либерасьон». Им никогда не хотелось вернуться в Россию или Польшу?

Э. С. Отец был сиротой. Что касается матери, она никогда не хотела вернуться в Россию, она порвала все отношения, не написала ни одного письма, ни одного не получила. Я и сегодня почти ничего не знаю о ее семье, она о ней никогда не говорит.

«Либерасьон». Вы провели свое детство здесь, в Льеже?

Э. С. Мой отец был шахтером. Но, проработав несколько лет в шахте, он подорвал здоровье и был вынужден перебраться за город, на лоно природы, в тридцати километрах отсюда. Так что почти все детство я провел в сельской местности. Я вернулся в Льеж, когда поступил в лицей. От детской поры у меня сохранились очень яркие воспоминания. У родителей было мало денег, у нас был свой огород, фруктовый сад и много живности — кур, кроликов, гусей, настоящий зверинец.

«Либерасьон». Какое место занимали в вашей семье книги?

Э. С. Мать получила приличное образование. Отец, напротив, почти не посещал школу, но очень любил поэзию, особенно национально окрашенную польскую, и часто читал вслух стихи. Вдобавок он был превосходным рассказчиком. До четырех лет я слышал дома только русский и польский, языки, на которых я и сейчас говорю, смешивая, правда, их сплошь и рядом. Я много читал. Как и мой старший брат, который был старше меня на год. Событием стало чтение сюрреалистов, я и не подозревал, что существует подобная литература. До тех пор я в основном читал поэтов вроде Гюго или Ламартина, классиков. Несомненно, знакомство с сюрреализмом и подтолкнуло нас с братом написать свои первые стихотворения. Я принял участие в поэтическом конкурсе. В жюри входил писатель Жак Изоар, который преисполнился ко мне симпатии и которому я многим обязан.

«Либерасьон». В каком возрасте вы опубликовали свои первые сочинения?

Э. С. В семнадцать лет, в 1972 году. Тот факт, что я обнародовал свои тексты, побуждал на этом не останавливаться. Спустя два года другой мой текст приняло обозрение «Минюи». В ту пору я был ошеломлен «Дневником вора» Жене и «Моллоем» Беккета. Я не слишком понимал, чем заняться, ни одна профессия меня не привлекала. Наряду с письмом меня интересовали разве что театр и живопись.

«Либерасьон». Одновременно с «Марен мое сердце» издательство «Минюи» переиздает «Лгать», ваш первый роман, появившийся в 1977 году.