Э. С. Мне хотелось написать о своей матери. Поэтически это сделать не удавалось, нужно было отыскать какую-то другую форму. Я назвал книгу «Лгать», поскольку эта форма тотчас обернулась ложью. Намерение сказать правду иллюзорно. В письме почти не за что ухватиться. Законченная книга кажется бесформенной, это весьма неудобный предмет, который не сулит особого удовлетворения, начинаешь говорить себе, что стоило сделать что-то совсем другое. Мало-помалу, продвигаясь, расставляешь вехи, но они воткнуты в пустоту.

«Либерасьон». Этот текст кружит вокруг фотографии вашей матери. Почему?

Э. С. Мать никогда не рассказывала о своей жизни до нас, я не мог опереться на свою память, нужно было все изобрести. И вот я взял за отправную точку фотографию, фотографию тех времен, когда меня еще не было на свете: мать предстала передо мной как бы сторонним персонажем, которого я не знал. Мне надо было заново изобрести эту женщину, мою мать, такую, однако же, близкую.

«Либерасьон». В «Лгать» мать мечтает уехать, будь то в Калькутту или Смоленск. Так ли обстояло дело с вашей матерью?

Э. С. Она всегда мечтала уехать. Ее прибило к берегу здесь, в Льеже, чисто случайно. Так обернулось изгнание. В большинстве своем русские или польские эмигранты вроде нее надеялись добраться до Соединенных Штатов, многие оседали по дороге. Мать разочаровалась в своих чаяниях, она принадлежит к тому поколению, которое так и не оправилось от войны. Отец сумел приспособиться куда легче, особенно за городом.

«Либерасьон». А вы, вам никогда не хотелось покинуть этот город?

Э. С. Здесь я чувствую себя сравнительно укорененным. По правде говоря, у меня нет ни вкуса, ни тяги к путешествиям. Мои путешествия — это мои детские воспоминания. Во дворе нашего хозяйства имелись старые необыкновенные механизмы, огромная цистерна на колесах, приспособленные нами сказочные экипажи, в которых я и мои сотоварищи о чем только ни грезили. Еще и сегодня мне нужно совсем немного, чтобы почувствовать себя в чужих краях. Мне никогда не скучно. Я получаю удовольствие от самой незначительной деятельности.

«Либерасьон». Как вы живете?

Э. С. До сих пор я как-то обходился, нигде не работая. Жил на мелкие приработки, на различные стипендии, гранты. Два года провел в Риме, на вилле Медичи. Я пишу, занимаюсь садом и двумя своими детьми, сыном, которому три, и дочерью, которой год.

«Либерасьон». «Марен мое сердце» целиком посвящен вашему сыну.

Э. С. Как только родился Марен, я начал делать заметки. Забросил их, начал снова. Целый год я занимался им целыми днями, его мать работала. Чтобы не позволить ему перевесить мою работу, я его в нее заключил. Марен вошел в мое письмо. Мало-помалу замысел книги обрел свою форму: отрывочно рассказать о первой тысяче его дней. Из чего и получился «роман в тысячу глав, девять десятых которого утеряны», поскольку по ходу дела я многое опустил. Это книга, родившаяся из опыта. В самом начале, при рождении, я говорю и о выдохе, предшествующем первому вздоху. Прежде чем задышать, ребенок испускает дух. В бытность свою подростком я свалился однажды с довольно высокого дерева. И от силы удара о землю задохнулся. Я никак не мог вздохнуть. Потом начал стонать, хрипеть, полностью опустошив свои легкие. Благодаря этому мне удалось вновь обрести дыхание.

«Либерасьон». Почему вы назвали сына Мареном?

Э. С. Из-за моря. Я почти ничего не знал о море, открыл его довольно поздно. В Италии, на острове. Именно там я по-настоящему его увидел. Я купался, это было потрясающе. С вершины острова со всех сторон было видно море. Отсюда и возник Марен, пришел из моря.

«Либерасьон». Вы говорите о Марене то как о карлике, то как о гиганте.

Э. С. Ребенок имеет право на все. Большую часть времени гигант — это он, а я — карлик. Он лишен каких бы то ни было предубеждений и распределяет роли по своему вкусу. Благодаря Марену я смог стать таким же, как он. Это привилегия, счастливый случай. Это в некотором роде напоило меня новым кислородом. Я хотел написать легкую книгу, я не собирался извлекать из этого выгоду. Дети настраивают на лирический лад, хочется писать им песенки. Благодаря им я смог вспомнить старинные вещи, о которых совсем позабыл, и стал смотреть на детей другими глазами. Тут, рядом с домом, находится сиротской приют, его воспитанники частенько разоряют сад. Из-за этого я был с ними не в ладах. Сегодня я понимаю их куда лучше, я способен войти в их игру, в их способ видеть мир.

«Либерасьон». Несколько лет назад вы написали «Каполикан», историю, герой которой, желая, чтобы у него были братья и сестры, покидает свою мать и принимается тайком производить детей.

Э. С. «Каполикан» ставил проблему зачатия детей. Несмотря на все мои познания, я остаюсь касательно этого в полном неведении и изумлении. До «Каполикана» и до того, как стать отцом, я написал для какого-то обозрения текст под названием «Родовая ночь», в котором представлял себе, будто у меня двое детей. Они родились от женщины, которую я любил, но процедура зачатия от меня ускользала, просто-напросто на следующий день после ночи любви они были тут как тут. Тут была загадка и в то же время как бы предчувствие. Однако же изготовление детей обладает поистине детской простотой. Все усложняется потом, когда приходится их растить, чтобы они выпутались и чем-то стали.

«Либерасьон». В «Марен мое сердце» Марен принимает всевозможные формы: ребенок, рыба, медведь…

Э. С. Ребенок имеет право на любую форму. Он может быть всем чем угодно, потому что в это верит. Нет никаких препятствий, чтобы он был медведем или дельфином. В конечном счете живые существа, люди и животные, не слишком далеки друг от друга. Мы состоим из одних и тех же элементов, которые беспрестанно рассеиваются и вновь сочетаются. Мы все родились из одних и тех же дрожжей, из одного гумуса, из одной гнили. Так я вижу мир. Мелкие человеческие перипетии довольно смехотворны в сравнении с этими всеобъемлющими преобразованиями. Мироздание прекрасно обходится без нас и так и будет без нас обходиться.

«Либерасьон». Почему вас так увлекает мир детства?

Э. С. Потому что это необыкновенный мир. Ребенок наделен пылом, энергией в чистом состоянии, каковая и дает ему силу расти. Во всех нас с самого начала заложен запас пыла, который рано или поздно исчерпывается.

«Либерасьон». Ваш язык чрезвычайно материален, вы часто пользуетесь словарем ботаники, минералогии, мира животных.

Э. С. Я использую этот словарь, потому что хорошо его знаю и он мне нравится. Меня живо интересуют ботаника, орнитология и прочие науки о природе. Они мне нравились еще до того, как я начал писать. Наверняка это связано с моим сельским детством. Я вел отнюдь не стерилизованное, как в городе, существование, а совершенно иную, конкретную жизнь. Во дворе не было канализации, а было отхожее место. Было место навозу, сильным запахам, тухлятине. Однажды человек холостил кролика, но не справился с операцией. Кролик, царапая себя, разворотил рану так, что стали видны внутренности. Это было чудовищно.