– Александр Львович, правильно я вас поняла из предыдущих наших бесед, что любая смерть близких людей может вызвать у меня психоз?

– Да, Лора. Это так. Вероятность обострения в случае такого стресса – смерти или угрозы смерти близкого человека – очень велика, – ответил Косулин.

– Даже если пить таблетки?

– Если пить таблетки – вероятность гораздо ниже.

– Значит, все просто, – подытожила Лора. – Никто не нужен рядом! И тогда – никто не умрет. – В глазах Богини появились слезы. – Или еще: меня тут одна пациентка научила. Сонькова. Она вещи вообще не выбрасывает, а если находит выкинутые на помойке – домой несет. Говорит, что все вещи надо беречь и хранить, и они не умирают тогда. Я теперь понимаю, зачем она это делает. Или самой умереть можно. Решить так все проблемы. – Как Лора ни пыталась, в ее голосе зазвучали отчаянные нотки.

– Мы не созданы для одиночества, Лора. И смерть нам не победить. И одной страшно, – попробовал спорить Косулин. – А умереть… Можно, конечно. Но ведь это вопрос времени, да и проблем только добавит. Те, кто останется, будут сильно злиться на вас, Лора.

– Злиться? За что?!

– Знаете, я вам открою страшную тайну: мы как бы тут договорились все вместе жить. Жить, мучиться и умирать, как получится, а не как сами решим. А вы, значит, умнее всех, вне игры. Это нечестно.

– Для меня это выход! У одиноких впереди интернат для сумасшедших. Мне рассказали. А у меня квартира хорошая.

– Прекратите, слушайте, интернат – крайний вариант, даже не надейтесь на него. И, если помрете, кому квартира ваша достанется? Кто ваши наследники?

– Не знаю. Никогда не думала об этом.

– Слушайте, а где ваш отец? Вы никогда про него не говорите, – неожиданно поинтересовался Косулин.

– Как где? Где-то здесь, рядом.

– Не понимаю вас.

Лора опять казалось ему сумасшедшей.

– Ну что тут непонятного? Он в Москве живет: ходит на работу, ест, спит, дышит, смотрит телевизор. – Лора смотрела в сторону. Голос стал не очень разборчив. Она стремительно спасалась у себя внутри.

Надо было что-то делать. Косулин осторожно взял ее за руку.

– Лора, я вас очень прошу, не уходите от меня сейчас. Мне правда важно знать…

Лора посмотрела на него неприязненно, как будто он и был ее отцом. Руку высвободила.

– Я не видела его лет тридцать. Они развелись почти сразу после моего рождения. Позже он официально отказался от меня, когда я в школу пошла. Так что в детском садике я была с одной фамилией, а в школе – уже с другой.

– И вы никогда не пытались с ним увидеться?

– Пыталась несколько раз. Но потом поняла, что не стоит, ни к чему. Нет отца и нет. И так жить больно, а будет еще больнее. – Лора с трудом, вдыхая всем телом, пыталась справиться с болью и слезами. – Я ведь не железная.

Ей стало себя так жалко, как было только в далеком детстве, когда больно поранила коленку, а мамы рядом не было. Боль обрушилась на Лору вместе со слезами. Она опять была на дне. Слава богу, не одна. Одна не всплыла бы.

Тихим сдавленным голосом, в любой момент ожидая, что боль опять лишит самообладания, Лора рассказывала, что про отца мама никогда не говорила, вообще считала, что Лора его не помнит. Хотя Лора помнила и никак не могла понять, почему мама так думает. Как пытала бабушку, и бабушка рассказывала. Только ничего приятного в этих рассказах не было.

Что маме хотелось замуж, хотелось быстрее уйти из-под власти родителей, что брак был по залету, что сразу понятно было – ненадолго. Такая вот пошлая советская история. А в итоге почти всю жизнь прожили втроем: мама, бабушка и Лора. Мама замуж больше не вышла, ушла в науку… и не вернулась. В чем был смысл?

Косулин, слушавший ее предельно внимательно, серьезно спросил:

– Может быть, в ВАС, ЛОРА?

Лора пробовала эти слова на вкус. Сердечная боль все не уходила. Смысл во мне? Неожиданно рассмеялась:

– Да-да, я забыла, я же Богиня!!! – Опять полились слезы, теперь уже легко – Как же больно…

– Больно… – откликнулся психолог.

Помолчали с минуту, подышали. Лора возвращалась к жизни, улыбнулась.

– Представляете, Александр Львович, только не смейтесь! Я тут с мамой разговаривала.

У Косулина даже затылок подморозило: неужто опять все по новой? Лечили-лечили.

Так, подмороженно, Косулин и узнал, что под рождество Лора разговаривала с мамой, и что та наказала «жить», но, что имела в виду, не объяснила. Что Лора злится на нее: мама бросила, а жить не научила. Отца нет и не нужно. А самой страшно. Лора не могла простить маму за то, что та не подготовила их двойную галактику к угасанию одного из светил. Рассказала, как в день смерти мамы пожарила картошечку для двоих, старалась: резала тоненько и поперек, как мама особенно любила, и как хотелось всю картошку съесть, такая она получилась вкусная. Но сдержалась и оставила под крышкой на плите до маминого прихода. А та так и не пришла. Что до сих пор не может понять, как так получилось, что она ехала на троллейбусе мимо того места, где маме стало плохо. И не заметила ее, смотрела в окно, а в нескольких метрах от нее умирала мама. А потом дома ела эту картошку, и мысль крутилась: это мамина картошка, мамина.

– Я ведь даже не знаю, о чем она думала, что чувствовала, когда умирала. Достойно умирала, никому не говорила до последнего, пока могла терпеть. И ей никто сказать не мог, все стеснялись чего-то. Вот где шизофрения настоящая: человек умирает, а все делают вид, что ничего не происходит! Сколько одиночества в самый последний момент! Это очень жестоко – так умирать. Я сначала думала, она из-за меня, а сейчас понимаю, что нет. Ни при чем я. Как отец Елений сказал? Просто мы все умрем. Это и есть реальность… условие бытия.

Косулин вдруг признался Лоре:

– Для меня сложнее всего принять, что ты – следующий. Я это давно уже чувствую: после смерти брата я – следующий.

– Да, а потом твои дети и дети детей. Все это очень странно, Александр Львович, вы не находите? – спросила Лора с выражением презрения и отвращения на лице.

– Странновато, но, когда пытаюсь придумать лучше – ничего не получается. Поэтому и перестал поучать реальность. Все равно ведь живем гораздо лучше, чем раньше. Намного лучше! Сколько боли люди раньше терпели! Им же круглосуточно было больно! Посмотрите, какие выражения глаз на старых картинах – это страдающие глаза, в них чистая, ясная боль! Всего-то, представьте себе, как было сто лет назад – вырвать зуб… Для нашего современника это была бы серьезнейшая психотравма на всю жизнь.

Лора с интересом слушала.

– А сейчас зато душевно страдают.

Косулин рассмеялся:

– Ну нельзя нам без страдания. Счастье выдумали, чтобы забыть о боли. А душе так же больно, как и телу. Необходимо это признать!