Под шумный гомон втянули на борт несостоявшуюся утопленницу и её спасителя. Товар, даже сейчас, приказчики бить не стали – но сохранность лица надсмотрщика обязательным условием торговли не была, и они от души этим воспользовались. Отзвуки пощёчин летали от берега к берегу перепуганными нетопырями, один даже осмелился на зуботычину – и, бранясь злее прежнего сквозь зубы, затряс рассаженными костяшками. Надсмотрщик покорно сопел, не поднимая рук, не пытаясь уворачиваться. Ударивший его приказчик занес кулак снова, метя в раскосый глаз, но его перехватил за запястье другой. Одно дело – разбитые губы или выбитый зуб, даже пойдут на пользу, мешая растяпе снова заснуть. А вот подбитый глаз помешает надсмотрщику приглядывать за живым товаром. Приказчик неохотно согласился с доводами собрата и ограничился новой звонкою плюхой.

Спасителя многословно и шумно поблагодарили, призывая на мокрую голову, с которой лились струи воды, благодеяния «его бога». Знавший хазарские нравы уже по одному этому безошибочно определил бы, что помешавший девушке скрыться от рабства в речных водах не был соплеменником приказчиков. Осторожно осведомились, не желает ли спасший товар чужестранец вознаграждения.

– Я надеюсь на иную награду, не здесь, – непонятно проговорил чужак, заворачиваясь в поднесённую корабельной челядью мешковину. – От вас же, достопочтеннейшие, прошу одного – дозволения сидеть с пленницами и говорить с ними, когда добрый Батбай будет отдыхать…

Глаза приказчиков, уже было насторожённо сузившиеся в ожидании торгов и споров, изумлённо распахиваются. Им что, вместо того чтоб потребовать награды, предлагают услуги ещё одного надсмотрщика? Бесплатно?

По сравнению с этим даже в наименовании надсмотрщика «добрым» не было ничего странного.

Один из приказчиков, недоверчиво поглядывая на дрожащего в дерюге чужака, мягко замечает:

– Всё это, конечно, хорошо, но почтенный сам должен понимать… мы согласны, да, но я сейчас покажу почтенному – там больше половины скамьи девственниц. Если почтенный, эээ… проявит внимание к ним – это скажется на цене, почтенный ведь понимает…

Подвижные длинные пальцы шевелятся, едва слышно шурша подушечками одна о другую, будто отсчитывая монеты.

– Я не за этим хочу говорить с ними, – тихо отвечает чужак. Со странным выражением на лице – можно подумать, что ему стыдно за приказчика. – Не ради их тел.

Чёрная густая бровь приказчика изгибается над сорочьим глазом.

– Почтенный… эээ… скопец? – неуверенно предполагает он, глядя на молодую чёрную бородку собеседника.

– Есть скопцы, которые так родились из чрева матери своей, есть скопцы от рук человеческих, есть же сами себя оскопившие ради Царствия Небесного…[23]– отвечает тот, и глаза приказчика из изумлённых становятся изумлённо-опасливыми. Но младший приказчик шепчет ему прямо в большое оттопыренное ухо, так, что от дыхания шевелятся торчащие из уха шерстинки и волоски в выпущенной на висок седоватой прядке, и немного напрягшееся лицо старшего смягчается, приспускается задранная бровь, разглаживаются морщины на подбритом лбу. А место опаски в сорочьих глазах занимает насмешка.

– Ну, что ж, если ты так хочешь, почтеннейший, – старший из трех приказчиков, спасшихся на барке, приглашающе взмахнул рукою в направлении палатки. – Не можем отказать в просьбе оказавшему нам услугу…

Некрасу, безутешно рыдающую, тоже закутали в дерюгу. Предварительно Батбай раздел её донага – то есть попросту содрал клочками всю одежду. Цапал на сей раз не жалея – пройдут синяки от пальцев, а не пройдут, подумают на чужака в черном, что-де наставил, пока девку из воды тащил. Надсмотрщик ещё и несколько раз от души вытянул строптивицу мокрыми обрывками платья – следов такой удар не оставляет, и, хоть и не так силен, как ожог плетью, но достаточно болезненен и унизителен, чтоб напомнить рабыне её место.

– Не бойся, Некрасушка, – тихо, но твердо сказала подруге Бажера. Обнять бы, прижать к плечу – да руки стянуты за спиною. – Нас всё равно спасут. Он меня любит. Я верю, что он спасёт, слышишь?! Верю…

– Хорошо, что ты веришь, – послышался голос у входа в палатку. Если бы здесь оказался вдруг Мечеслав, сын вождя Ижеслава, он бы нашёл, что выговор стоявшего у входа сильно походит на выговор его давнего знакомца, гусляра Доуло; впрочем, если бы сын вождя очутился на барке, нашлось бы у него немало дел помимо выговора иноземца. – Хорошо, что ты любишь. Ибо те, кто верят, те, кто любят – спасутся. Так сказал Тот, Кто послал меня к вам, сёстры…

– Ты – от него? – вскинулась Бажера. Одинокое семипалое кольцо закачалось в растрёпанных волосах. – Он тебя послал, Мечеслав?!

Чернобородый, вытащивший из воды Некрасу, покачал всё ещё мокрой головою и мягко улыбнулся:

– Я не знаю того, о ком ты говоришь, сестрёнка. Но я знаю, о чём говорю. Я послан спасти вас.

Он прошёл в палатку и уселся между рядами скамеек на палубу. Снова улыбнулся испуганным пленницам.

– Я расскажу вам о Том, кто спасал из рабства не только людей, но и целые народы, – тихо сказал он, обводя обращённые к нему лица девушек и женщин взором карих глаз. – Я научу вас, как спастись…

Минуло ещё несколько дней пути. Оставались позади перелески и поля, броды и переправы, заливные луга и высокие холмы. Иной раз вдалеке мелькали стада туров или табуны лесных коньков. К сотне с лишним всадников звери приближаться не рисковали.

Следы людей встречались реже звериных – в пограничье человек был опасливей зверя. Но были. Там у реки замечали выставленные тони, здесь – следы лодки, лежавшей на берегу, и рядом – отпечатки босых ног на песке.

Древние каменные боги кое-где стояли на холмах. Если становились рядом с таким, первый кус от трапезы вождь и седоусый «дядька» относили к подножию пережившего своё имя истукана. Ходил с ними и печенег Янал. Вятич пошёл первый раз из любопытства, но, взглянув, и сам проникся нешуточным почтением к обветренным каменным ликам.

И ведь это были боги-воины – у поясов висело оружие, на шее, под круглыми головами, неведомый резчик ясно обозначил витые гривны.

Уж не пращуры ли вятичей оставили, идя из закатных краёв?[24]

На шестой день пути перед русинами и их союзниками встала крепость. Не так чтоб уж очень великая размером, не больше Хотегоща или Ижеславля, и даже черепа на шестах так же поднимались над зубцами частокола, вятича она поразила своей бесстрашной открытостью. Крепость не таилась в лесной чащобе или посреди топей – стояла гордо, уверенно глядела в лицо дикому полю через реку, с высокого правого берега. И так же, не хоронясь за лесами от реки и дорог, вдоль неё поднимались высокие, не жмущиеся к земле кровли хат сёл вокруг крепости.