Только в середине лета, потеряв счет дням, казаки добрались до крепости у Громыславского омута и остановили на берегу затона гигантский обоз. Разорив три крепости и множество кочевий в Крыму, казаки напугали татар до такой степени, что многие бросали города и уходили в горы и степи. Они освободили из рабства несколько тысяч невольников, собрали огромную добычу и показали крымским ханам, что грабить Россию и впредь безнаказанно у них больше не получится. Что русские намерены отвечать на набеги ответными ударами.

Теперь в придонских степях начиналось самое главное для казаков священнодействие: они готовились «дуванить дуван» — делить добычу. Но Андрею с Адашевым узреть это зрелище не удалось. Отпировав пару дней среди новых друзей, они поднялись в седло и скорым ходом, на перекладных, помчались в Москву. Защищать интересы обоих остался недовольный Пахом вместе с пятью десятками холопов.

В начале сентября служилые люди остановились на пару дней во дворце князя Сакульского: отмылись после всех своих путешествий, переоделись, привели себя в божеский вид, после чего отправились в Александровскую слободу. Здесь друзья застряли еще на три недели: у Иоанна сильно хворала жена, и он возил Анастасию к разным святым источникам, совершал паломничества, много молился. Застать его оказалось трудно: только возвращался вечером из Белозерья, как утром уже был на пути к источнику Серафима Саровского. Лишь в начале октября знатные ратники оказались в скромном кабинете государя под самой крышей Александровского дворца.

— Вот и своевольники заявились, — тяжелым, усталым взглядом встретил гостей Иоанн. За минувшие месяцы он осунулся и почернел лицом, борода свалялась в тонкий черный хвостик. — Ну, ладно — Андрей Васильевич, он бунтарь открытый. Как ему любо, так он Руси служит, а как втемяшется чего, так и поперек без зазрения лезет. А ты, ты, Даниил Федорович? Тебя зачем послали?

— Товар и припасы казакам донским отвезти.

— Отвез? Отдал? Так куда же тебя дальше понесло?

— Ты же сам сказывал, батюшка, — растерянно развел руками боярин. — Наказать, что урон малый атаманы тамошние чинят. Научить, дабы сильнее нехристей били. Так мы ныне и научили, как надобно! Три города разорили, кочевий несчитано, стада татарские, кочевья, полон освободили изрядный. Тыщ пять, вестимо… А то и более. Мурз османских захватили пятерых. И пашу.

— Зачем ты туда пошел? — приложил руку ко лбу государь и покачал головой. — Я досылал тебя под-стре-кать. Подзуживать казаков посылал! А ты? Нечто тебе прошлого урока мало показалось? Ты ведь боярин мой служилый! На коште у меня состоишь. Про казаков я завсегда отписать могу, что людишки сие разбойные, ничьи, и ответа я за них держать не могу. Ты же мой во-е-во-да! Коли ты к османам пошел — так сие, выходит, я на них напал! Или тебя Андрей Васильевич науськал? В Ливонии войну замутить не удалось — так он теперича с султаном меня рассорить желает?

— Не вели казнить, вели слово молвить, — дождавшись паузы в монологе царя, щелкнул каблуками Андрей.

Иоанн с изумлением посмотрел на его ноги, хмыкнул, кивнул:

— Ну, говори, бесовский искуситель. Что, княже, затеял супротив меня на этот раз?

Зверев молча протянул ему шкатулку. Иоанн дернул вверх бровями, открыл, достал грамоту и начал читать. Уже через несколько минут забеспокоился, приподнял угол, внимательно осмотрел печати, прощупал шнур, проверяя его целостность, стал читать дальше. Внимательно осмотрел подпись, еще раз проверил печать:

— Откуда сие у вас, Даниил Федорович?

— Посольство короля польского возле Кафы перехватить довелось. С ним и сии грамоты были, и иные. Но те хранились отдельно и интересны не были. Безделица.

— А-а, — а-а! — Иоанн с неожиданной яростью ударил по подоконнику кулаком. — Схизматики проклятые, сатанинское отродье! Стало быть, король польский договор о союзе военном супротив меня с Османской империей заключил. Стало быть, напрасно я на единодушие христианское надеялся. В душах иудовых любой сарацин дороже православного царя значится. А-а-а-а! — снова выплеснулась его ярость на подоконник. — Стало быть, я по уговору с государями христианскими войну с османами начать был должен, все силы свои собрать и на юг увести. Они же в ту пору на север, на Псков, Новгород, на Тверь ударить собирались, до самой Москвы дойти… Вот он, корень еретиков урожденных, как извивается! Что же… Коли так, то и корень этот надобно разорить.

Иоанн Васильевич, развернув грамоту, снова перечитал ее от начала и до конца, поднял взгляд на гостей:

— За службу честную вознаграждены будете щедро. И ты, князь Андрей Васильевич, тоже. Даниил Федорович, османов полоненных всех до единого отошли в Очаков. Отпиши с ними письмо. Дескать, отнюдь не с султаном ты сражался и обид ему учинить не желал. А лишь карал ворога нашего хана крымского за набеги его в русские пределы. Обо мне же не поминай ни словом. Как бы и не слышал я о деяниях сих и в неведенье остаюсь. Ты же, княже… — Государь запнулся. — Хотя, со своеволием твоим, надежды на тебя нет. Ступай.

С началом сентября на Русь пришел уже тысяча пятьсот шестидесятый год от Рождества Христова. В этот год, спустя месяц после возвращения служилых людей из набега на Крым, Иоанн IV неожиданно для всех отстранил от двора Алексея Адашева и своего духовника Сильвестра.

В мае того же года в земли Ливонского ордена ступила русская армия под рукой князя Ивана Федоровича Мстиславского. Уже в августе ей сдался город Феллин. Гарнизон выговорил себе право на беспрепятственный выход, бросив на произвол судьбы магистра ордена Вильгельма Фюрстенберга. Пленного с докладом отправили в Москву.

Тем временем комтур Готард Кетлер, ставший после пленения своего командира магистром, объявил все земли ордена, не занятые русскими, своей собственностью и тут же присягнул на верность польской короне. Последовав его примеру, эзельский епископ Менниггаузен объявил собственностью землю своего епископства — и продал ее датскому королю. Жители Колываня и еще нескольких селений поспешили присягнуть шведскому королю Эрику.

Таким образом, спустя три месяца после начала Ливонская война бесславно закончилась в связи с полным исчезновением противника.

Боярин Алексей Адашев, бывший царский писарь, был назначен воеводой города Феллин, в котором вскоре и умер от горячки.

Бывший царский духовник Сильвестр принял пострижение в Кирилловом монастыре под именем Спиридона. Год его смерти достоверно неизвестен.

Пятого марта тысяча пятьсот шестьдесят второго года король Радзивилл признал Готарда Кетлера герцогом Курляндским. Взамен Кетлер передал королю крест гроссмейстера, ключи от рижского замка и мантию, поставив жирную официальную точку на трехвековой истории Ливонского ордена.