Бесшумно нырнув в небольшой овраг, и под его прикрытием пройдя некоторое расстояние, я вышел из него и стал за огромным деревом — примерно в 60-ти ярдах от дома. Если бы я сейчас застрелил этого парня, женщина впала бы в истерику, поэтому я решил сперва выманить его оттуда, а потом уже застрелить его. Я отступил назад в овраг и спрятался, а затем выстрелил в воздух, — мой расчет оправдался. Он встал, пошел туда, где стояла его привязанная лошадь, взял уздечку и начала надевать ее на лошадь. Я снова спрятался за своим деревом и крикнул: «Брось уздечку!» Он не обратил на эти слова никакого внимания, но в тот момент, когда он подошел к лошади, я узнал его. Его звали Бауэрс, и мы вместе служили в Техасе. Он абсолютно неторопливо взнуздал лошадь и даже застегнул подшеек. Я снова закричал ему, чтобы он «бросил это дело», но он словно не слышал меня.

Он уже стоял рядом со своей лошадью, но я запретил ему садиться на нее, и, тем не менее, он медленно и совершенно спокойно сел в седло. Я не хотел убивать его, и поэтому я крикнул: «Стой!» — так громко, что меня услышали бы и с полумили, но он, как будто нарочно демонстрируя свое презрение к опасности начал удаляться от меня, и я был вынужден либо выстрелить в него, либо позволить ему убежать к врагу и сдать меня. Удобно прислонившись к дереву, я из обоих стволов выстрелил ему в спину, до него было так близко, что я четко видел дыру от пули. Его лошадь скачками понеслась в лес, а он еще старался удержаться на ней, хотя уже был практически мертв.

Услышав доносившиеся с противоположной стороны дома голоса других, я тотчас начал разыгрывать роль офицера и приказал своим стрелкам «стремительно» развернуться — и этот спектакль оказался таким удачным, что мятежники, не дожидаясь продолжения, прихватив с собой раненого, быстро поскакали в сторону Даг-Гэп. Его они оставили в другом доме, где он вскоре и умер.

Я не стал трогать его лошадь — очень красивую — и которая, как хорошо воспитанное животное, со своим умирающим всадником, без остановки, вместе с другими лошадьми пробежала более мили до следующего дома, где и оставили умирать этого раненого. Час спустя я тоже был у этого дома, но ни лошади, ни других вещей уже не было, здесь побывала санитарная повозка и тело, и лошадь тоже были доставлены в лагерь мятежников.

После этого я поспешил к той дороге, по которой наша армия должна была спуститься с этой суровой горы и нашел полк полковника Стоутона в долине, где накануне вечером состоялась перестрелка. Затем я написал свой рапорт для генерала, а отправил его ему уже с линии огня.

Сражение при Даг-Гэп и Чикамоге

Не прошло и часа, с того момента, как началась перестрелка, прежде чем на каменистой и пыльной дороге появилась наша армия. Они шли, отклоняясь то вправо, то влево по этой змееподобной дороге, полностью окутанной облаками пыли, временами выныривая из них, и тогда, озаряемое солнцем, ослепительно сверкало их оружие и латунные пуговицы, а потом они снова исчезали в густом облаке пыли, и оставались скрытыми от любого взгляда до тех пор, пока легкий ветерок не рассеивал его, и снова, словно по мановению волшебной палочки, появлялась могучая армия, чтобы в предстоящей битве испытать всю свою силу.

Увидев ее, мятежников охватил ужас, и в смятении они побежали к Даг-Гэп, оставив для прикрытия лишь небольшой кавалерийский отряд. Затем генерал Негли послал вперед один или два полка — к Дэвис-Кросс-Роудс — чтобы выяснить, насколько силен враг и определить его позиции. Рекогносцировка была проведена блистательно — мятежники оспаривали каждый фут, и как только разведывательная партия начала отходить, они отступили назад, а мы заняли свои прежние позиции у подножия Лукаут-Маунтин.

Рано утром генерал со всей своей дивизией двинулся к Даг-Гэп, и снова кавалерия противника препятствовала нашему продвижению, и снова была битва за ту же землю, но мы дошли до Дэвис-Кросс-Роудс, где все наши солдаты получили часовой отдых. Перекусив и отдохнув, наши люди снова атаковали проход — мятежников там было очень много. Снова вспыхнула битва — она продолжалась лишь несколько часов, но когда враг получил хорошее подкрепление, генерал Негли приказал отступить, и его люди отошли назад, медленно и спокойно, бригада за бригадой. Медленно выходила из боя и артиллерия, изредка останавливаясь, чтобы послать врагу парочку снарядов, и, наконец, мы вернулись в наш старый лагерь.

В этой стычке мы потеряли около сорока убитыми, ранеными и пропавшими без вести, но не более, поскольку мы отходили так медленно, что возницы даже нашли возможность перенести груз из опрокинутого фургона в другой за это время. 19-й Иллинойский и 18-й Огайский пехотный очень славно вели себя в этом бою, стреляя в неприятеля с близкого расстояния и проведя две или три впечатляющих атаки. Одним залпом у прохода они убили 30 человек, и все они так и остались лежать на земле, противник бросил их.

По пути к проходу я часто забегал далеко впереди колонны, проверял места возможных засад, а также выполнял и другие деликатные обязанности, свойственные разведчику. Во время разведки слева от дороги я заметил каменную стену, на первый взгляд — идеальное место для засады, и я, конечно, сразу же спрятался за дерево и тщательно осмотрел ее, стараясь понять, есть ли за ней враг, но, потратив на это какое-то время, я не получил желаемого результата. Однако, потом, в небольшом ивняке, недалеко от этой стены, я заметил человека. Внимательно понаблюдав за ним, я увидел, что он поводит рукой так, словно командует неким людям не высовываться. Вслед за этим я обнаружил еще одного, а затем и другого, пока я не убедился, что в кустах прячется четверо, и тогда я сделал по ним несколько выстрелов из своей винтовки Спенсера, и, поскольку они находились всего в двухстах ярдах от меня, им вскоре, судя по всему стало слишком жарко — они залегли за стеной, ну а я отправился к генералу Негли, чтобы немедленно рассказать ему об этой засаде. Он тотчас отправил несколько пушек на возвышающийся над стеною холм, потом лично навел их на находившуюся между ними возвышенность и на мятежников, получивших хорошую дозу еще до того, как наши люди захватили ее — в панике, бросив тела своих погибших на поле боя, они бежали. Я преследовал одного всадника и загнал его на высокий — на 20 футов возвышавшийся над рекой мыс. Всадник все время пришпоривал свое животное, и, в конце концов, свалился в воду. Лошадь увязла в зыбучем песке, и ему пришлось спрыгнуть с нее — он быстро достиг противоположного берега, перемахнул через ограду и пока я перезаряжал свою винтовку, исчез в кукурузе. Я взял его лошадь, седло, разбил вдребезги его ружье, о его обломки швырнул за ограду — вослед ему, хотя я твердо был уверен, что ему уже было не до ружья, а тем более до его обломков.

Наша артиллерия стреляла очень метко, враг, должно быть, понес большие потери. На следующий день мы продвинулись вперед — и нам пришлось похоронить множество трупов их павших солдат — всех их они просто бросили на этом поле боя.

Незадолго до сражения произошел весьма забавный случай. Я занимался разведкой у самого входа в ущелье. Мятежники в течение долгого времени никак себя не проявляли, видимо рассчитывая заманить нас в него, ведь в резерве у них были кое-какие силы, о которых я уже рассказывал, вполне готовые наброситься на наш фланг, пока их замаскированные батареи, расположенные прямо на нашем пути, поливали нас дождем нас дождем снарядов. Недалеко от прохода жила одна почтенная вдова, у которой было две прекрасные дочери — все они стояли за Союз — по крайней мере, говорили мне те, кто считал меня мятежником. Ее дом находился в пределах досягаемости стрелков мятежников и за их линией пикетов, хотя поста на дороге они не поставили. Я вошел в этот дом и сказал старой леди, что я очень устал, и хотел бы немного отдохнуть, и она предложила мне кровать, но я все же предпочел пол. Я поступил так только для того, чтобы мне было легче узнать то, что я хотел бы знать, и прошло совсем немного времени, как прибежал ее маленький сын и сказал: