В отблесках последней вспышки Лилли освободилась от обвитого вокруг нее кабеля. Жалкое существо на полу все пыталось добраться до нее, толкая вверх останки лица, из которого до сих пор сочилась кровавая жидкость. Лилли встала.

В этот момент на нее обрушилось головокружение, да так сильно, что она чуть не упала на пол. Монстр смотрел снизу вверх единственным уцелевшим глазом, чего-то выжидая, второй глаз качался вокруг того, что было лицом старика. Вся передняя часть твари пропиталась артериальной кровью. Хотя на самом деле у ходячих не бывает кровотечения – кровь в мертвых телах не циркулирует, она медленно просачивается из них, как соки из дерева.

Вдохновение охватило Лилли, когда она смотрела на ходячего сверху вниз, и она улыбнулась, несмотря на отталкивающую картину.

И вновь темнота поглотила их.

Лилли нащупывала дорогу через темноту закулисья, оставив искореженное существо на полу, в переплетенном клубке кабелей. Двигаясь сквозь темноту, она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы справиться с ощущением легкости в голове. Она была захвачена безумной идеей. Если она только сможет успокоиться, сохранить разум и при этом двигаться быстро, она сумеет со всем справиться. Она сделала последний глубокий вдох, когда добралась до верстака.

Лилли остановилась, пытаясь сориентироваться. Буря улеглась, и остался только низкий гудящий фон за пределами здания. Гроза, казалось, пошла дальше, утомившись, и теперь гром раздавался над сельской местностью, над южными холмами. С промежутками в несколько минут до Лилли доносился гул, напоминавший урчание в огромном желудке, и далекие вспышки молний, которые теперь едва освещали театр. В горле пересохло. С момента, как все это завертелось, прошло уже почти двенадцать часов, и она до сих пор ничего не пила. Если она не найдет воду в течение дня или двух, то она умрет от жажды. И это до ее одурманенного мозга дошло, как это было бы глупо – умереть от жажды после всего того, что она пережила.

Постепенно глаза Лилли привыкли к темноте, и она смогла разглядеть силуэт верстака перед ней.

Наклонившись к ящикам, она начала вслепую выдвигать их один за другим. Ей смутно помнилось, что раньше она видела где-то здесь запечатанную упаковку батареек, но не была в этом уверена. Ей могло показаться. Она ощупывала содержимое ящиков, и в одном из последних что-то нашла. В отблесках последних вспышек грозы она увидела, что это катушка черной изоленты, степлер и – смотри-ка – пожелтевшая, но запечатанная упаковка из четырех пальчиковых батареек «Эвереди».

Возясь с фонариком, она снова засмеялась, так как все еще находилась под кайфом. Наконец-то вставив батарейки в пазы, Лилли включила фонарик, и узкий луч яркого света прорезал помещение. Вдоль стены стояли сценические декорации: массивные мраморные колонны, изготовленные из пенополистирола, огромные башни замка из пробкового дерева, целый гардероб старинных платьев.

В конце гардероба висел широкий черный плащ. Лилли подошла к нему и внимательно рассмотрела. Интересно, он из «Макбета»? Плащ вполне мог послужить костюмом для одной из трех сестер-ведьм. Это было одним из немногих ее воспоминаний о постановке в Технологическом университете Джорджии, в которой она принимала участие.

Странно, но именно сейчас текст роли неожиданно, непрошенно всплыл из хаоса ее мыслей:

– Кто это мог бы быть? Одеты дико, тощие на редкость… Таких и не бывает на Земле[34].

Она протянула руку, сняла плащ с вешалки и надела на себя. Потом посмотрела на свое отражение в потрескавшемся ростовом зеркале, засиженном мухами. В свете фонарика, который нырял в зеркало и отражался навстречу Лилли, она выглядела как ребенок, играющий в переодевания. Плащ ведьмы был явно велик ей. Это вызвало у нее очередной приступ нервного смеха.

Она кивнула своему отражению.

Должно отлично сработать.

Она на это надеялась.

Через час начало светать, и дождь прекратился. Небо над театром «Пендрагон» на Чероки-авеню стало пепельно-серым. На пересечении Чероки и Плэтт мельтешила толпа оборванных фигур, бесцельно блуждавших по переулкам, и их металлические взоры реагировали на любой шум, отличавшийся от шума дождя в водостоках и гомона дроздов, парящих над каменным городским пейзажем.

Скрип входной двери в конце Плэтт-стрит привлек внимание толпы. Из театра в тусклое серое утро выползло существо – груды разлагающейся плоти, завернутые в театральный антураж, предназначенный для роли ведьмы. Худые и длинные ноги лишь частично были скрыты одеянием. От существа исходил еще не слишком выразительный запах, но это свидетельствовало лишь о том, что он умер только недавно, но в скором времени присоединится к общей толпе, испускающей отвратительный гнилой смрад.

Существо медленно повернулось и неловко побрело к концу переулка. Человеку его походка могла показаться странной. В отличие от других обитателей мертвого города, блуждающих в развалинах, большинство из которых сейчас проходило мимо, не обращая ни на что внимания, ходячего немного вращало при ходьбе, как будто под плащом было не две, а четыре ноги. Лицо существа также вызывало вопросы. Темный образ, скрытый под огромным капюшоном, распадался при внимательном взгляде. Половина черепа у существа отсутствовала, и из останков лица сочилась жидкость, но что-то слегка двигалось за этой головой, как будто там пряталась следующая оболочка матрешки.

Несмотря на все эти странности, существо в костюме ведьмы без происшествий прошло через толпу ходячих, перемещающихся по аллее. Никто из толпы ничего не заметил, и новичок, добравшись до конца улицы, повернул на Чероки-авеню.

Если бы гипотетический человек-наблюдатель и дальше бы продолжал изучение этого ходячего, он, наверное, отметил бы, что ходячий прекрасно маневрирует в толпе – делает необходимые повороты, прислушивается к различным шумам, обходит препятствия и трупы, преграждавшие путь, что полностью отличало его от бесцельно бродящих обычных ходячих. Складывалось ощущение, что у него есть некая цель. В его движении угадывался целенаправленный импульс, что-то манило его на юг.

Какое-то время этот новичок продолжал свое движение через толпу других мертвецов, а плащ ведьмы тянулся за ним, как шлейф на каком-то сатанинском балу. Периодически из-под капюшона раздавался кашель, что вызывало взволнованное рычание среди толпы, и многие головы искали источник шума.

Когда новичок добрался до крупного кульверта[35] под трассой № 20 – кладбища человеческих останков, что когда-то был домом для бесчисленных беженцев от чумы в убогих палаточных городках, – он резко остановился. От того, как он наклонял голову, создавалось впечатление, что он что-то высматривал своими разорванными и искалеченными глазами. Может быть, он разглядывал что-то вдоль эстакады шоссе?