— Ротного убили, — сообщил ветеран. — Надо всех кончать!

— Третья рота! Все сюда, — срывая голос, заорал опять Салах. — Сержанты, навести порядок! Вон оттуда, — объяснил он, когда удалось собрать почти всех уцелевших, не более полусотни, показывая рукой на башню, нависающую над предместьем, — сейчас откроют огонь, и будет нам кровавая баня. По стене не пройти, там прохода нет. Атакуем через вход на улице.

Говоря, он перезаряжал пистолет, подобранный у убитого. Его мушкет был после ударов по дубовым головам турок никуда не годен. Весь приклад в щепки. Потом еще за казенное оружие отвечать придется. Да уже без разницы. Семь бед — один ответ.

— Третья рота, слушать мою команду! За мной!

— Слушать сержанта! — взревел Керим. — Вперед, дети смерти!

Еще минуту назад неорганизованная толпа раскололась на взводы и послушно завернула в переулок. По дороге к остаткам роты присоединялись и другие. Раз направляются куда целеустремленно, значит, знают куда. Они бежали к башне, которая не только по высоте превышала городские стены, но с нее было прекрасно видно, что делается на улицах, и даже возможно обстреливать цитадель.

Выстрелы ударили в упор. Прямо перед Салахом упали двое, сзади тоже раздавались крики боли. Остатки бегущей роты дружно взревели что-то совершенно непечатное и нечленораздельное — и ударили в штыки на пытающихся организовать сопротивление и преградить дорогу местных ополченцев. Опять падают тела, рядом мелькнуло изумленное лицо Тарика и турок в роскошной одежде, бьющий брата ятаганом. Салах выстрелил в ненавистное вражеское лицо из пистолета и шагнул в выбитые двери, куда вбегали солдаты. Оглядываться некогда. Потом… Все потом… Даже брат потом. Или успеют, или все лягут.

Прыгая через ступеньки за спинами в знакомых серых солдатских рубахах и не обращая внимания на трупы в мундирах русской и турецкой армии и на вообще непонятно чьи тела, он поднялся наверх, на смотровую площадку. Отсюда весь город был как на ладони. Солдаты под командованием измазанного грязью и кровью незнакомого сержанта, судя по петлицам, из четвертого батальона, разворачивали пушку так, что теперь она смотрела на улицы, а не из крепости. Опытных артиллеристов среди них не было, но начальные знания давали в учебной программе.

Картуз[37]закладывают в дуло — это вам не мушкет, в котором особо умные не досыпают заряд, чтобы уменьшить отдачу, здесь все точно заранее рассчитано. Парни дружно помогают, проталкивая заряд до упора банником внутрь, протыкают сумку через специальное отверстие для запала. Теперь ядро — их много заботливо приготовили турки для своих нужд. Сержант вопросительно оглянулся на Салаха.

— Хорошо бы положить вон туда, — показывает он на пробирающийся по улице конный турецкий отряд.

— Давай, — соглашается Салах.

— Аллах Акбар! — не задумываясь, привычно говорит сержант и подносит фитиль к запальному отверстию.

Пушка подскочила, выпустив большое облако порохового дыма, а ядро, под разочарованные крики наблюдателей, проломило крышу на соседней с целью улице.

— Первый блин комом, — бодро говорит сержант и направляется ко второму орудию, которое поспешно разворачивают, — прицел надо снизить.

Из пятнадцати пушек башни они смогли, надрываясь, в короткое время перетащить и направить в сторону города пять более легких, и орудия заговорили, очищая улицы предместья от противника. Там шли кровавые схватки, и гвардейцы теснили противника от дома к дому. Свежие части, воодушевленные удачным штурмом, выбили турок уже до самой реки. Теперь только она отделяла атакующих от цитадели Карса.

Башня продолжала греметь пушечными выстрелами, возвышаясь над городом как страшная карающая рука, окутанная пороховым дымом от непрерывной стрельбы. Люди работали на пределе сил, забыв об отдыхе. Одна пушка стреляет — вторую уже перезаряжают. Пороха и ядер для осады турки приготовили предостаточно, и не время их было беречь.

Они старались, поддерживая братьев-гвардейцев, перебирающихся по плоским крышам домов и обстреливающих сгрудившихся у моста врагов. Половина ядер никуда не попадала, разнося стены и крыши домов, но вторая часть наносила существенный урон турецким войскам, заставляя их нервничать и отходить. Натиск русских был так силен и неожидан, что началось поспешное бегство. Сам паша с частью кавалерии подобрался к воротам и поспешно бежал, прорвавшись сквозь немногочисленные сотни хазаков. Большинство гарнизона, потеряв командование, стало бросать оружие и сдаваться. Немногих еще сопротивляющихся теснили из дома в дом, устилая улицы трупами.

Уже не только башня Салаха, но и все остальные были захвачены, о чем говорили орудийные выстрелы по городу и цитадели. На защитников Карса устроили настоящую охоту. Их находили и убивали, зажимая между отдельными опьяневшими от крови отрядами на узких улочках, где и повернуться было трудно. Били штыками, не разбирая, кто в форме, а кто подвернулся под руку. Иногда в горячке убивали даже тех, кто сдавался и молил о пощаде.

— Кто командир? — спросил громкий голос.

Салах обернулся и с недоумением уставился на полковника. Секунду он пытался понять, откуда в башне взялась толпа посторонних артиллеристов, поспешно распределяемых сержантами к его (именно его) пушкам. Потом сработала навсегда затверженная дисциплина. Он вытянулся перед старшим по званию в уставной стойке и доложил:

— Третья рота второго гвардейского батальона Сводного корпуса. Офицеров нет, все убиты. Сержант Салах Темиров.

— Молодец, Темиров, — довольно сказал полковник. — Вы свое дело сделали, теперь мои пушкари цитаделью займутся. Отдыхайте пока.

— Рад стараться, — вяло пробурчал Салах выученную еще в детстве стандартную формулу. Напряжение и азарт разом отпустили, сил не было. Руки дрожали, ноги были как из ваты. Солнце давно перевалило высшую точку — получалось уже не меньше трех пополудни. С самого утра он не ел, не пил и только стрелял. Раньше как-то не вспоминалось, а теперь моментально напомнил о себе еще и живот.

Он повернулся к свои парням и стал привычно отдавать команды. Надо было идти вниз, выяснять, кто жив, кто ранен, искать, что пожрать, и куда вообще подевался остальной батальон. Они свою работу выполнили — пора заняться насущными делами. Уже на лестнице их догнал восторженный крик. Над цитаделью подняли белый флаг. Победа!

* * *

— Да, — сказал Тарик виновато, — я помню, руку надо держать прямо. Когда дерешься, коли штыком, потому что, если согнешь руку в локте, противник запросто рубанет тебя по запястью.

Плохо помнишь, с тоской подумал Салах. Мало тебя, умника, муштровали. Брат сидел прямо на земле возле импровизированного госпиталя. Руку ему прижгли от заражения и забинтовали, и Тарик беспрерывно, сам того не замечая, укачивал ее, как ребенка. Закрываясь от удара, он подставил свой мушкет, и ятаган турка отрубил ему три пальца на правой руке и кусок четвертого. Лезвие просто скользнуло по металлу. Один удар — и все кончилось. Не застрели Салах турка в следующий момент, второй удар оставил бы Тарика без головы. Но и так не слишком весело. Ему только восемнадцатый пошел — что теперь будет?