Фрейе всегда казалось, что слово «сталкер» звучит в таких ситуациях по крайней мере странно, вызывая скорее ассоциации с кинематографом. В реальной жизни все было гораздо, гораздо хуже – ей приходилось работать с детьми женщин, которых терроризировали бывшие мужья. Но она лишь процедила сквозь зубы:

– Ну что ж, время покажет.

– Пока у дома будет стоять патрульная машина, ничего плохого не случится. Стопроцентно.

Стопроцентно было и то, что, как только для Маргрет будет найдено другое место, полицейская машина исчезнет от дома, и она останется здесь одна с Молли, которая и укусить-то не сможет из-за своего воротника. А что, если тот, кто ранил собаку, преследовал вовсе не Маргрет, а ее, Фрейю? Она почувствовала, как от волнения у нее вспотели ладони.

– Это всё или у вас ко мне есть еще что-то?

– Да, кое-что еще. – Хюльдар вперился взглядом в журнальный столик. – Дело приняло неожиданный оборот, и лучше тебе услышать об этом от нас, чем прочитать в новостях. – Он поднял на Фрейю глаза. – Убита еще одна женщина, убийца тот же, и это меняет ситуацию. Маргрет была права, когда говорила, что жертв будет больше, и я даже не хочу пускаться в объяснения, насколько важно вытащить из нее всю информацию во время завтрашнего интервью.

Фрейе потребовалось некоторое время, чтобы переварить услышанное. Что это значит? Что тот, кто напал на Молли, может оказаться убийцей матери Маргрет? Насколько он на самом деле опасен для ребенка? И для нее самой?

Внезапно слово «сталкер» зазвучало исключительно приятно. Она сто раз предпочла бы иметь дело со сталкером, чем с тем, кто имел на совести жизнь другого человека, тем более двух. Сталкеры способны на многое, но чтобы убить?..

– Вы уверены, что это один тот же человек?

– Абсолютно. Мы нашли записку, похожую на ту, что он оставил на месте первого убийства.

– Записку? Какую записку?

Вопрос вырвался случайно – ей совсем не хотелось знать, почему убийца оставлял какие-то записки; ей хотелось, чтобы эта парочка исчезла из ее дома и все стало как прежде. Ей вдруг понадобилось что-то нормальное, обыденное – например, чтобы позвонила подруга Нанна и посетовала на отит у своих детишек… С сегодняшнего дня Фрейя никогда не устанет выслушивать ее нескончаемые рассказы о будничных хлопотах.

– Что было в этих записках?

– Не думайте об этом, это наша забота. – Эртла, похоже, опять обрела свой настоящий голос, зазвучавший так же холодно, как и раньше.

Фрейе показалось, что Хюльдар скрипнул зубами.

– Мы обсудим это с тобой завтра, перед опросом Маргрет. Возможно, нам понадобится спросить ее об этом. Может, она слышала что-то, что поможет нам разгадать их. До сих пор прочесть эти записки не удалось. Ни ту, что нашли в доме Маргрет, ни новую. Если в них вообще есть какой-то смысл.

Довольное выражение от нанесенного Фрейе укола исчезло с лица Эртлы, и она шумно выдохнула, словно бык за секунду до нападения на тореадора.

– Хорошо. Если это все, мне нужно идти укладывать Маргрет спать.

Борясь с непреодолимым желанием вытолкать их из квартиры, Фрейя встала, с силой сцепив пальцы в побелевший узел. Это не осталось незамеченным.

* * *

После того как Маргрет уснула и все в доме успокоилось, Фрейя выглянула на улицу в окно гостиной. Снег перестал идти, укрытое белым покрывалом пространство казалось бесконечно мирным, и не верилось, что где-то там скрывается тот, кто хотел причинить вред маленькой девочке.

Из стоявшей у дома машины вылез полицейский и, прислонившись к двери, закурил. Увидев в окне Фрейю, он помахал ей рукой, но та, не ответив, быстро задернула шторы. Ни она, ни полицейский не заметили движения во дворе дома напротив – там едва виднелся темный силуэт, медленно отступивший в глубину сада и растворившийся в темноте ночи.

Звонок домашнего телефона раздражал своей громкостью. Карл, уставившись на определитель номера, поморщился от отдававшегося в ушах звона, не в силах решить, ответить ему или пусть себе трезвонит? Рука нерешительно зависла над телефоном – он знал, кто был на другом конце провода.

Карл пообещал себе, что больше никогда в жизни не будет разговаривать с братом, сколько бы тот ни названивал из своих Штатов. Нет, не отвечать! Но ему так хотелось поговорить хоть с какой-нибудь живой душой, даже если это был Артнар… Или, может, ответить? Оба варианта были одинаково заманчивы.

С самого утра, с момента пробуждения, его сковали тягостное одиночество и тишина. Теперь, когда он избавился от всех вещей, которыми окружила себя при жизни его мать, дом показался ему каким-то холодным и неприветливым, став похожим на недооформленную театральную декорацию. Окна без штор выглядели огромными, без тюлевых занавесок все снаружи представало грубым и каким-то замызганным.

Больше всего Карл тосковал по материным горшочным растениям, засохшим одно за другим, после того как их перестали поливать. Сейчас он чувствовал себя одним из них. Уродливая мебель теперь еще больше бросалась в глаза, а на стенах после висевших там картин и настенных украшений выделялись светлые пятна – как тени из прошлого.

Но жалеть и раскаиваться было поздно – сейчас у него осталась лишь эта унылая версия дома, и ничего с этим уже не поделать. Бóльшая часть безделушек, занавесок, картин, фотографий, старых электроприборов, цветочных горшков, узорчатых сервизов и другого ненужного барахла перекочевала в пункт переработки вторсырья. Всего у него получилось три ходки на заваленной до крыши машине. Работники пункта с удивлением наблюдали, как Карл выбрасывал одну за другой вполне пригодные вещи, и во второй его приезд вежливо указали на контейнер секонд-хенда. Залившись краской, он сгрузил остатки барахла туда. Однако, приехав в третий раз, настроил себя более решительно и выбросил все в переработку. Так было лучше – бесповоротнее.

Теперь все звуки внутри дома отдавались гулким эхом – голые стены создавали эффект стальной коробки. Впрочем, какие там звуки – радиоприемник матери и дурацкий телевизор последовали за всем остальным, разговаривать в доме было некому, и в нем воцарилась тишина.

Карлу не нравилось одиночество, хотя у него было достаточно времени, чтобы привыкнуть к нему. Все попытки дозвониться до Бёркура или Халли не увенчались успехом – Бёркур не брал трубку, а телефон Халли, видимо, был отключен.

Иногда Карл вздрагивал, и внутри него все сжималось, когда ему казалось, что из подвальной комнаты доносится какой-то стук, – но каждый раз, когда он смотрел вниз, не видел ничего подозрительного. В конце концов Карл перестал обращать на это внимание, уверив себя в том, что звук идет извне. Тем не менее проверить, что могло стучать снаружи о стену подвала, он так и не решился – видимо, в глубине души боялся, что ничего там не найдет.

Телефон опять разразился звонком, и теперь, казалось, еще настойчивей – наверное, это была последняя попытка Артнара, прежде чем тот сдастся окончательно. У Карла вспотели ладони; ему страшно хотелось услышать человеческий голос, и не просто какой-то голос, а того, кто хотел с ним поговорить. С незнакомыми Карл всегда мог пообщаться, спустившись в подвал и разыскав каких-нибудь радиолюбителей. Он наверняка сейчас там и сидел бы, если б аппаратура не напоминала ему о цифровых трансляциях. И еще этот чертов стук… Слышать его здесь, наверху, было неприятно, а внизу, в подвале, – невыносимо.