вроде «молчание белых – это насилие» и требовали, чтобы над научным департаментом колледжа был установлен контроль, а его преподаватели были вызваны на ковер, прошли переподготовку и понесли ответственность за свои спорные взгляды.

На вопрос, как это все могло произойти, можно ответить одним словом: Теория. Случившееся в колледже Эвергрин демонстрирует в миниатюре, что происходит, когда Теория применяется к автономному институту в условиях реального мира. Руководство колледжа поставило себя под удар, допустив распространение «антирасистских» взглядов таких Теоретиков критической расы, как Робин Дианджело, – не в последнюю очередь понятия «хрупкости белых» – и оказавшись не в силах дать отпор протестующим. Когда некоторые студенты с небелым цветом кожи выразили поддержку Вайнштайну и повторили его вопросы, толпа заставила их замолчать, отвергнув их прожитый опыт, скорее всего потому, что он не совпадал с «аутентичным» опытом, предписанным Теорией. Таким образом, как только достаточное количество людей, в первую очередь преподавательница медиаведения Наима Лоу, обвинили колледж в расистских настроениях и сочувствии идеям белого превосходства, у преподавателей и управленцев, согласившихся с «антирасистскими» постулатами критической расовой Теории, не оставалось иного выхода, кроме как согласиться с обвинениями в свой адрес и начать проводить требуемые изменения.

А что им еще оставалось? Понятие «хрупкости белых», наряду с другими, настолько связало им руки, что поступить иначе значило бы, в глазах господствующих Теорий, признаться в том самом преступлении, участие в котором они имели все основания отрицать. Немногих, кто, подобно Брету Вайнштайну, возразил и выразил скептицизм, требовал доказательств, стоял на своем, отрицал обвинения, молча голосовал против или предпринимал последовательные усилия по добросовестному изучению вопроса, обвинили в соучастии в расистской системе и заклеймили как расистов. Согласившись, что «вопрос не в том, „Имел ли место расизм?“, а скорее „Как расизм проявился в конкретной ситуации?“»[615], они вынуждены были признать, что работали в расистском учреждении. Именно в этом их и обвинили.

Впитав идею Социальной Справедливости о том, что единственный возможный способ не быть расистом – согласиться с обвинениями в свой адрес и направить свои усилия на бесконечную антирасистскую деятельность, продиктованную Теорией, они не сумели ничего противопоставить экстремистскому меньшинству академических работников и студентов, особенно после того, как за дело взялись управленцы, такие как новый ректор Джордж Бриджес. Крайне маловероятно, что большинство студентов и преподавателей колледжа Эвергрин, с сочувствием относившихся к проблемам Социальной Справедливости, знали, на что они подписывались.

После того как Теория внедряется в закрытую систему, развитие событий легко предсказать. Ее постулаты начинают завоевывать популярность среди определенной группы людей, которые превращаются в ее приверженцев и принимают ее мировоззрение. На этом этапе они уже «знают», что системная нетерпимость наводняет все социальные институты, включая их собственный, скрываясь за тонкой прослойкой реальности, и ее необходимо разоблачать и проблематизировать при помощи «критических» методов. Рано или поздно происходит инцидент, привлекающий внимание Теории, – или его провоцируют, как могло случиться в колледже Эвергрин, – и Теоретики в этом институте набрасываются на обнажившуюся «проблематику». Она подвергается систематическим интерпретациям, и сообщество разваливается, поскольку каждая дискуссия и спор превращаются в серию обвинений и попытку придраться к словам любого, кто не демонстрирует достаточную лояльность Теории. Если вы не признаёте правоту Теории и не рветесь под ее знаменем в бой, то «доказываете» свою причастность к системной проблеме, лежащей в самом сердце вашего института, и спорить с этим бесполезно. Если к моменту неизбежного инцидента – достаточно будет простого непонимания или оговорки – в институте скопится достаточно активистов, то Теория поглотит его. Если это закончится крахом института, тому виной системная нетерпимость, характеризующая его с самого начала. Если институт выстоит, пусть даже и не без потерь, отныне ему придется играть по правилам Теории или превратиться в настоящее поле боя. И это не баг Теории, а фича. Именно в этом всегда и заключался «критический» метод. Помимо колледжа Эвергрин, эта пьеса разыгрывалась в самых разных декорациях, включая интернет-форумы, посвященные вязанию[616], атеистическое движение 2010-х годов[617] и даже консервативные церкви[618].

Теория всегда хороша на бумаге

Идеи Социальной Справедливости часто хорошо выглядят на бумаге. Это общая черта почти всех плохих теорий. Возьмем, например, коммунизм. Коммунизм выдвигает идею о возможности создания развитого и технологичного общества на основе сотрудничества и совместного использования ресурсов, в котором эксплуатация труда будет сведена к минимуму. Несправедливость, вызванная неравенством между победителями и проигравшими в капиталистической системе, может быть устранена. При наличии достаточной информации – которую, как мы теперь знаем, невероятно трудно раздобыть без свободных рынков – мы, несомненно, способны перераспределять товары и услуги гораздо честнее и справедливее, и, несомненно, этих моральных преимуществ достаточно, чтобы вдохновить всех хороших людей на участие в этом процессе Мы просто должны действовать заодно. Мы просто должны начать сотрудничать. Такова теория. Однако на практике коммунизм вылился в ряд величайших злодеяний в истории и гибель миллионов людей.

Коммунизм прекрасно демонстрирует тенденцию: люди не понимают, что наши лучшие теории могут с треском проваливаться на практике, даже если их адепты руководствуются идеалистическим видением «высшего блага». Постмодернизм начинался как отрицательная реакция на коммунизм, а также на все другие масштабные теории модерности, Просвещение и предшествующие им премодерные представления. Циничные Теоретики, которых мы сегодня называем постмодернистами, заложили основу для нового Теоретического подхода, заигрывающего с человеческой гордыней. Вместо того чтобы пойти по стопам своих предшественников, пытавшихся соорудить масштабные, всеобъемлющие умопостроения, объясняющие, как может и как должен работать мир, они захотели разрушить все до основания. Они не просто отнеслись к определенным представлениям людей о прогрессе со скепсисом, а прониклись радикальным скептицизмом в отношении идеи прогресса как таковой. Их цинизм возымел эффект. Обретя практическую применимость, он был направлен на перестройку – а не критику – общества и таким образом превратился в Теории, с которыми мы сталкиваемся сегодня, особенно в рамках исследований и активизма Социальной Справедливости. На словах эти Теории звучат хорошо. Давайте доберемся до сути нетерпимости, угнетения, маргинализации и несправедливости и вылечим от них этот мир. Если бы мы просто уделяли чуть больше внимания – и чуть более правильным вещам, – то могли бы направить историю в правильном направлении. Мы просто должны все действовать заодно. Мы просто должны начать сотрудничать. Мы просто должны игнорировать любые проблемы и клясться в нашей верности общему делу.

Не выйдет. Социальная Справедливость – красивая Теория, которая обязательно провалится, нанеся колоссальный сопутствующий ущерб. Социальная Справедливость не способна добиться успеха, потому что не согласуется с реальностью и фундаментальными человеческими представлениями о справедливости и взаимодействии, а также потому, что представляет собой идеалистический метанарратив. Тем не менее метанарративы могут звучать