хочешь помочь мне ради меня, или ради бога, которому я служу, умоляю тебя, сделай это для самой себя.

— Я не могу атаковать без приказа бригадира Бизона.

— Ты и не должна даже с ним, — сказал ей Шелк. — За теми мешками с песком стоит бронированный поплавок. Я даже вижу над ними его турель. Если твои люди пойдут в атаку, они попадут прямо под его огонь; я видел, что может сделать жужжалка.

Юная женщина выпрямилась во весь рост, став только на пядь с половиной ниже его.

— Кальде, мы атакуем, если получим приказ.

Орев одобрительно качнул головой:

— Хорош дев!

Поглядев на спящих за баррикадой детей от двенадцати до пятнадцати лет, Шелк покачал головой.

— Они слишком молоды. — (Само́й юной женщине не могло быть больше двадцати.) — Но они будут сражаться, если их повести, и я поведу их. — Шелк ничего не ответил, и она добавила: — Но это не все мои люди. У меня еще есть несколько мужчин, и некоторые из них с карабинами. А большинство женщин — все остальные женщины, я должна сказать — борются с пожарами. Ты удивился, увидев, что я командую, но генерал Мята — тоже женщина.

— Да, и этому я тоже удивляюсь, — сказал ей Шелк.

— Люди хотят сразиться с офицерами-мужчинами. Кроме того, женщины Тривигаунта — знаменитые труперы, и мы, женщины Вайрона, ничем им не уступаем!

— Я бы хотел верить, — сказал Шелк, вспомнив доктора Журавля, — что наши мужчины не менее храбры, чем их.

Юная женщина была потрясена:

— Они же рабы!

— Ты там была?

Она покачала головой.

— И я. Поэтому бессмысленно обсуждать их обычаи. Мгновение назад ты назвала меня кальде. Значит ли это?..

— Лейтенант. Сейчас я лейтенант Лиана. Я использовала этот титул только из вежливости. Если хочешь мое мнение, я думаю, что ты не врешь. Авгур не станет врать, и еще эта птица. Говорят, что у тебя есть домашняя птица.

— Шелк здесь, — сообщила ей птица.

— Тогда сделай так, как я прошу. У тебя есть белый флаг?

— Чтобы сдаться? — оскорбилась Лиана. — Конечно нет!

— Знак перемирия. Ты можешь его сделать, привязав к палке белую тряпку. Я хочу, чтобы ты помахала им и позвала кого-нибудь с той стороны. Скажи им, что здесь находится авгур, который принес Прощение Паса твоим раненым. Это абсолютная правда, сама знаешь. Скажи, что он хочет пересечь баррикаду и сделать то же самое для их раненых.

— Они убьют тебя, когда узнают, кто ты такой.

— Возможно, они меня не узнают. И я обещаю тебе, что сам не расскажу им об этом.

Лиана пробежала пальцами по взъерошенным волосам; он сам делал то же самое, охваченный неуверенностью.

— Почему я? Нет, кальде, я не могу разрешить тебе рисковать собой.

— Ты можешь, — ответил он. — То, чего ты не можешь — стоять на своем вопреки всякой логике. Или я твой кальде, или нет. Если я кальде, твой долг — подчиниться любому отданному мной приказу. Если нет — жизни кальде ничего не угрожает.

Спустя несколько минут, когда она и молодой человек по имени Линзанг помогли ему забраться на баррикаду, Шелк спросил себя, разумно ли было призывать на помощь логику. Логика осуждала все, что он делал, начиная с того момента, когда Узик отдал ему письмо Гиацинт. Когда Гиацинт писала письмо, в городе было спокойно, по меньшей мере относительно. Она — никаких сомнений — собиралась походить по палатинским магазинам, остаться на ночь у Горностая и вернуться…

— Нет падать, — предупредил Орев.

Он пытался. Баррикада состояла из всего, что только возможно: кирпичи из разрушенных зданий, столы и прилавки из магазинов, кровати, бочки и тюки; насколько он видел, все они беспорядочно громоздились друг на друга.

На верхушке он немного задержался, ожидая выстрела. Труперам, засевшим за редутом из мешков с песком, сказали, что он авгур; к этому времени они уже должны знать о письме Пролокьютора. Увидев Орева, они могли понять, что он за авгур.

И выстрелить. Тогда будет лучше всего упасть обратно, к Лиане и Линзангу — или, если они промахнутся, лучше просто спрыгнуть.

Никто не выстрелил; он начал осторожный спуск, слегка осложненный рюкзаком. Узик не убил его, потому что Узик смотрел вдаль, был скорее политиком, чем военным, как и положено всякому высокопоставленному офицеру. Офицер, командующий редутом, скорее всего, моложе и без колебаний выполнит приказ Аюнтамьенто.

Тем не менее, он здесь.

Логика, однажды призванная, ведет себя как бог. Можно умолять бога появиться в Священном Окне; но если уж он пришел, его не прогнать, и любое послание, которое он дарует человечеству, нельзя игнорировать, скрывать или отрицать. Он, Шелк, призвал логику, и логика сказала ему, сейчас он должен быть в кровати того дома, который стал временной штаб-квартирой Узика, и делать то, в чем так отчаянно нуждается — отдыхать и лечиться.

— Он знал, что я пойду, Орев. — Что-то подступило к горлу; он откашлялся и выплюнул мягкий ком того, что могло быть слизью. — Он прочитал ее письмо перед тем, как прийти ко мне, и он видел ее. — Шелк обнаружил, что не в состоянии, даже сейчас, сказать себе, что Узик спал с Гиацинт. — Он знал, что я пойду, и переложил свое затруднение на меня.

— Муж видеть, — сообщил ему Орев.

Шелк опять остановился, внимательно оглядел стену из мешков с песком, но с такого расстояния не сумел отличить защитные шлемы труперов от округлых мешков.

— Пока они не стреляют, — пробормотал он.

— Нет стрелять.

В этом месте по Золотой улице выстроились в ряд ювелирные магазины, самые большие и богатые из всех домов, карабкавшихся на склоны Палатина, и поэтому их клиенты могли похвастаться, что покупают свои браслеты «на холме». Сейчас большую часть магазинов опустошили, тысячи рук сорвали решетки и запоры с их фасадов, а их внутренности сторожили только те, кто умер, защищая или грабя их. За редутом ждали другие богатые магазины, все еще нетронутые. Шелк попытался, но не сумел вообразить себе, как дети, через чьи распростертые тела он переступал, грабят их. Конечно, нет. Если Лиана им прикажет, они нападут, будут сражаться и очень быстро погибнут, и она вместе с ними. И, если они победят, за ними придут грабители. Это тело (Шелк присел, чтобы осмотреть его) принадлежало мальчику лет тринадцати; выстрел снес половину его лица.

Шелк не часто бывал на Золотой улице; но он был уверен, что она никогда не была такой длинной и даже наполовину такой широкой.

А вот здесь, бок о бок, лежали трупер-гвардеец и грубо выглядящий