— Кончица вайна, Сэня, я тэбя приглашу к сэбэ в сэло, — заговорил Ильяс. — Тэбэ у нас панравица. Будым кушать барашка…

— Ну а ты ко мне приезжай, Ильюха. Мама щи сварит или уху. Она у меня мастерица в готовке.

А пироги знаешь какие печёт? Пальчики оближешь! С рыбой или курятиной… Особенно вкусная у неё получается кулебяка.

— Эта што такое? — Ильяс перестал копать и посмотрел подозрительно.

— Кулебяка! — Семён засмеялся. — Пирог такой. У него внутри несколько видов фарша, которые разделены между собой слоями теста.

— А, панымаю. — Ильяс улыбнулся и, крякнув, ускорил работу. — У нас тожэ ест такой пырог. Чуда называэца. Тока эта дагистанский блудо… Туда ложут бараныну или гавядыну… Можна и курыцу… Ышо ложут арэхи, фасол, сыр, твораг, зелэн разную… Вкусна!.. А мы, чеченцы, дэлаем лэпёшку с сыром внутры… Тожи вкусна…

— А ещё мама хорошо готовит расстегай, — послушав, продолжил Семён.

— Каво растэгай? — опять не понял чеченец.

— Это тоже пирог, только небольшой. С мясом или рыбой. А можно и с грибами.

— Э, вы, русские, как напридумаэтэ…

Договорить они не успели. Впереди заговорили автоматы. Сначала — наш ППШ, а вслед за ним и немецкие.

— Полезли-таки, мать их! — сразу сообразил Потапов. — Вот суки!

— Взвод, к бою! — Мгновенно среагировал лейтенант. — Стрелять по моей команде!

Семён отбросил лопатку и, схватив винтовку, присел в окопе на колено, вытащил из поясной сумки гранату и положил её рядом с собой на краю бруствера. Его охватило странное состояние, в котором время будто бы замедлило своё течение, а зрение и слух резко обострились. В этом состоянии Семён вдруг отчётливо услышал, как похрустывают и шелестят стебли ржи, раздвигаемые и сминаемые чьими-то руками и телами. Этот хруст и шелест делались всё отчётливей и отчётливей, определённо приближаясь с правой стороны.

— Кажись, ползут, — произнёс чей-то знакомый голос, и с запозданием Семёну стало ясно, что голос этот принадлежал ему самому.

Краем глаза он увидел, как лейтенант привстал и с размаху что-то метнул в ту сторону, откуда чудилось движение. А через пару секунд над рожью взметнулся клуб чёрного дыма. Этот взрыв показался Семёну каким-то мистическим, поскольку сразу вслед за ним, словно из-под земли, появились зловещие, тёмные силуэты врагов. Их было много — по крайней мере, не меньше полусотни.

— Огонь! — раздался как будто с неба неестественно зычный голос лейтенанта.

Взвод тут же отреагировал на крик командира дружной пальбой. Семён тоже вскинул СВТ, быстро прицелился в одного из этих «тёмных» и выстрелил. Силуэт тут же канул обратно в рожь, но было неясно, сражён он или просто залёг, затаился. Семён повторил свои действия, и ещё один силуэт пропал из поля зрения.

Другие пограничники также усердно и успешно трудились над уменьшением числа «тёмных». И всё же те неотвратимо приближались, продолжали наступать, несмотря на то, что многие из них уже не поднимались из ржи.

Семён бросил во врагов «лимонку», а следом за ним — ещё кто-то. «Тёмные» в ответ швырнули несколько гранат с длинными деревянными ручками. Где-то рядом рвануло, потом опять и опять. Раздался чей-то истошный вопль, от которого Семёна бросило в дрожь, потому что это был вопль искалеченного и предчувствующего смерть человека.

«Тёмные» маячили уже рядом, в каких-нибудь двух десятках метров, когда их начал косить длинными очередями из пулемёта Иван Какорин, и только тогда они остановились и залегли, огрызаясь огнём.

Несколько минут шла яростная перестрелка, а потом Ильяс передал, что сейчас по команде командира все должны броситься в атаку.

Семён напрягся, ожидая этого момента и крепко сжимая в руках винтовку. От напряжения он даже явственно ощутил, как где-то внутри организма тикают секунды, отсчитывая время жизни — одна, вторая, третья…

— Взвод… в атаку! — наконец донеслось до него словно из какой-то другой реальности.

И взвод поднялся и бешено ринулся на врага, ощетинившись штыками, сверкающими в солнечных лучах. На головах пограничников были надеты сине-зелёные фуражки, обозначающие, что битва будет смертельной и беспощадной.

Всё произошло настолько быстро, что немцы даже не успели оказать организованного сопротивления. Пограничники мгновенно сблизились с противником и стали колоть штыками и бить прикладами. Это больше походило на жуткую, кровавую бойню.

Семён своим штыком тоже сеял смерть во вражеских рядах. Проткнул одного фрица, за ним — второго. Не задерживаясь, бросился на третьего. Тот поднял руки и что-то заорал, дико выпучив глаза, но удар прикладом по голове оборвал его крик.

Буквально через считанные секунды немцы в панике обратились в бегство и бесследно растворились в ржаных зарослях. Возникло даже ощущение, будто их не было и вовсе, и весь этот кошмар Семёну лишь померещился. И только разбросанные по полю вражеские трупы свидетельствовали о том, что бой произошёл на самом деле…

* * *

Едва гитлеровцы отступили, Александр пробежал по позиции взвода, чтобы узнать потери. В душе он надеялся, что обошлось без убитых, но, конечно, это была призрачная надежда, поскольку бой был хоть и скоротечным, но жарким.

Так оно и оказалось, недосчитался троих: Григория Амельченкова, орловчанина Миши Дятлова и Николая Новосельцева. Смерть каждого из них отозвалась ноющей болью в сердце, ведь каждый был ему хорошо знаком и дорог. Но всё же больше всех пожалел Дятлова, который из этих троих был самым молодым — не дожил даже до своего двадцать первого года.

Оставалась пока неясной судьба Патрикеева и Сайфулина, и её срочно требовалось выяснить.

— Потапов, Винокуров, Давлетгиреев! За мной! Остальным продолжать окапываться! Гончаренко — за старшего!..

Он бежал в полный рост, не думая о возможной опасности и засаде, но в то же время был готов в любую секунду встретиться лицом к лицу с врагом, вцепиться в этого врага и люто его убивать.

Наконец, достигли края оврага и практически сразу наткнулись на своих. Патрикеев был мёртв — он лежал на спине с закрытыми глазами, и его тело буквально изрешетили пули. Досталось и его ППШ — приклад в двух местах расщепило.

Сайфулин оказался жив, но был без сознания. Его сильно посекло осколками гранаты, и Рахман потерял много крови.

Потапов тут же достал откуда-то бинт и стал перевязывать раненого. Сайфулин открыл глаза и мутным взором посмотрел на Александра, что-то пробормотал по-татарски и опять отключился.

— Ильяс и Миша, вы тащите Рахмана. Я понесу убитого, а ты, Вася, бери автомат и прикрывай нас. Всё, по коням!..

Александр опустился на колени перед Патрикеевым, бережно взвалил его себе на правое плечо, рывком поднялся на ноги и понёс свою страшную ношу.

Таким образом они почти добрались до окопов взвода, когда сзади по ним начали стрелять, и вокруг зловеще засвистели пули.