На прощание Джек столкнулся еще с одной неожиданностью – его поцеловала и Эмма, и ее мама, Эмма в здоровую верхнюю губу, миссис Оустлер в щеку. Что-то в этом странное, подумал Джек, но счел, что рассказывать маме не станет, ни к чему ее расстраивать; да и вообще решил, что о большинстве событий, случившихся в тот день в особняке Оустлеров на Форест-Хилл, стоит умолчать.

Вечером Джек лег спать в футболке миссис Оустлер, хотя Лотти заметила мальчику, что пижама идет ему больше. Она завернула в тряпочку немного льда и приложила к губе, а сама стала, как обычно, молиться.

– Боже, храни Джека и не дай ему делать больно другим, – так всегда начинала Лотти (сам мальчик думал, что вторая просьба какая-то глупая, зачем ему делать больно другим, он совсем этого не хочет). – Боже, сделай так, чтобы миссис Уикстид прожила подольше, – продолжала Лотти. – Боже, дай мне умереть здесь, в Торонто, и избавь меня от необходимости возвращаться назад, на остров Принца Эдуарда.

– Аминь, – пытался обычно вставить Джек в этот момент, надеясь, что тут молитве и конец. Но он ошибался.

– Господи, прошу тебя, избавь Алису от ее наклонностей…

– Чего?

– Знаешь ты все прекрасно, Джек, от ее… от ее друзей, она не очень-то хорошо их выбирает, – говорила Лотти.

– Вот оно что.

– Господи, храни маму Джека, пусть она никогда не повредит себе, во всех смыслах слова, – не унималась Лотти. – Господи, благослови землю, по которой ступает нога Джека Бернса, и не введи его во искушение. Господи, пусть Джек станет таким, какими мужчины должны быть, а не таким, какими они обычно бывают.

– Аминь, – снова сказал Джек.

– Нет, сначала это должна сказать я, а только потом ты.

– Ах черт, верно.

– Спасибо вам за все, миссис Уикстид, – шептала Лотти, словно миссис Уикстид сама была Бог и Лотти с самого начала обращалась именно к ней. – Аминь.

– Аминь.

Завершив молитву, Лотти сняла лед с губы Джека, тот ее не чувствовал. Спать ему не хотелось (столько впечатлений в один день, так просто не уснешь), и как только Лотти ушла, он пошел к маме в спальню и залез к ней в кровать, где и заснул некоторое время спустя.

Как обычно, Джека разбудила мамина нога, а ее – его футболка, то есть футболка миссис Оустлер. Алиса включила свет.

– Джек, почему на тебе футболка Лесли? Эмма что, начала таскать у матери футболки?

Ах вот как, значит, миссис Оустлер зовут Лесли, и мама тоже называет ее по имени. Вот так новость. Более того – маме хорошо знакома даже ее футболка. Джек осторожно объяснил маме, что миссис Оустлер дала ему футболку вместо его одежды, та-то вся в крови, она сама отнесет ее в химчистку, а Эммины футболки Джеку велики. Джек показал маме и распухшую губу, которую он якобы порезал о скрепку степлера.

– Я думала, ты уже достаточно взрослый, чтобы не разжимать скрепки зубами, – сказала Алиса.

Затем Джек, так же осторожно, сообщил маме следующее: ходят слухи, что Алиса сделала миссис Оустлер татуировку, Эмма толком не смогла объяснить, она в этом плохо понимает, но Джек догадался, что речь идет об иерихонской розе (звучало не очень убедительно). Миссис Оустлер сказала, будто бы татуировка в таком интимном месте, что ему нельзя ее видеть.

– То есть она тебе не стала ее показывать? Надо же, не думала, – сказала мама.

– А зачем мне смотреть на иерихонскую розу, – сказал Джек чересчур уверенно, – что такого особенно в розе миссис Оустлер?

– Ничего, просто я ее сделала в особенном месте, Джек.

– Вот оно что.

Тут Джек, наверное, отвел глаза. Мама ведь такая профессиональная лгунья, что соврать ей очень сложно.

– Она очень необычно бреет себе лобок, далеко не все женщины способны на такое, – сказала Алиса.

– Что бреет?

– Лобок, лобковые волосы, Джек.

– Вот оно что.

– У тебя их еще нет, но они обязательно вырастут.

– А ты бреешь свой лобок так, как она? – спросил Джек.

– А вот это вас, молодой человек, совершенно не касается, – объявила Алиса Джеку, тут он заметил, что мама плачет, и замолчал.

– Лесли… запомни, кстати, ты должен звать ее миссис Оустлер… она очень… очень независимая женщина, – начала было Алиса, словно читала первый абзац длинной-длинной книги. – Она прошла через развод, крайне тяжелый, но она… она очень, очень богата. Она настроена решительно – все, что с ней происходит, происходит отныне лишь по ее воле. Она очень… сильная, властная женщина.

– Она такая маленькая, ну, меньше Эммы, – вставил Джек; он совсем не понимал, куда клонит мама.

– Джек, с миссис Оустлер следует вести себя очень осторожно.

– Я очень осторожно веду себя с Эммой, – на всякий случай сказал Джек.

– Да-да, с Эммой веди себя как можно осторожнее, – сказала Алиса, – но с ее мамой – в сто раз осторожнее, чем с Эммой.

– Хорошо.

– Я не сержусь, что она показала тебе, – сказала мама. – Я же знаю, ты не просил ее сам.

– Это Эмма потребовала, чтобы она показала мне.

– Отлично. А теперь выкладывай про свою губу.

Джек уже сообразил, что взрослые лучше детей умеют скрывать правду, и был готов поспорить, что мама знает куда больше, чем рассказывает ему. Например, она знала правду про состояние здоровья миссис Уикстид. Джек знал, что у благодетельницы артрит – потому, что заметил сам, и потому, что миссис Уикстид сказала ему. Но никто не говорил ему про рак – пока в один прекрасный день миссис Уикстид оказалась не в состоянии встать с постели и повязать ему галстук; и то тайну сию раскрыла Джеку Лотти, не мама. Наверное, мама слишком занята, наверное, это случилось в ту неделю, когда она татуировала миссис Оустлер.

Стало быть, вдруг, ни с того ни с сего, оказалось, некому завязать Джеку галстук! Есть, конечно, миссис Уикстид, но она же при смерти!

– А от чего она умирает, от артрита?

– Нет, милый мой, у нее рак.

– Вот оно что.

Так вот почему Лотти молится каждый день, просит Бога, чтобы миссис Уикстид прожила подольше.

В то утро галстук Джеку завязал Пиви. Он, в конце концов, водитель лимузина, галстук полагается ему по форме, он каждый день завязывает его себе сам. Завязал как-то небрежно, словно это обычное дело, а вот миссис Уикстид любила посуетиться да покряхтеть, даже до того, как заболела артритом.

– Миссис Уикстид умирает, Пиви.

– Какая печальная весть, сэр. Ах, что же будет с нашей хромой госпожой Лотти, когда она умрет?

Ах вот оно что, вот почему Лотти просила Бога дать ей умереть в Торонто. Все, даже Пиви, знали, что Лотти не хочет возвращаться на остров Принца Эдуарда.