Старик в одиночестве стоял на коленях, превозмогая боль в каждой кости, и тут увидел собственный зуб – красный на белом гравии дорожки. Он с грустью взял его в руку.

– Дурак, – произнес чей-то голос.

Старик через плечо посмотрел вверх.

Неподалеку, опершись о дерево, стоял долговязый мужчина лет сорока. Его удлиненное лицо выражало одновременно сочувствие и любопытство.

– Дурак, – повторил мужчина.

Старик открыл рот от изумления.

– Вы стояли здесь? Все время? И ничего не сделали?!

– А что, мне надо было драться с одним дураком, чтобы спасти другого? Ну уж нет. – Незнакомец помог ему подняться и отряхнул его. – Я дерусь только тогда, когда дело того стоит. Пошли. Мы идем ко мне домой.

Старик снова изумился:

– Зачем?

– Этот парнишка в любую секунду может вернуться сюда с полицией. Я не хочу, чтобы вас у меня похитили. Слишком уж ценное приобретение. Я наслышан про вас, разыскиваю вас вот уже несколько дней. Наконец повезло, и вот, когда я почти достиг цели, вы откалываете свои любимые штучки. Что вы сказали парню, почему он так рассвирепел?

– Я говорил об апельсинах и лимонах, конфетах и сигаретах. Я совсем уж было собрался во всех подробностях вспомнить заводные игрушки и вересковые трубки, как он принялся тузить меня.

– Его трудно винить. В глубине души мне самому хочется как следует вам врезать. Ну, пошли, анахронизм. А то вон слышите: сирена. Быстро!

И они поспешно покинули парк по другой дорожке.

Старик пил домашнее вино, потому что это было легче всего. С едой придется подождать – уж слишком болел разбитый рот. Он отхлебывал вино, одобрительно кивая:

– Хорошо, огромное спасибо, замечательно.

Незнакомец, который так быстро увел его из парка, сидел напротив за шатким обеденным столом, а жена незнакомца расставляла побитые и треснувшие тарелки на дырявой скатерти.

– Как получилось, что вас избили? – спросил наконец муж.

При этих словах жена чуть не выронила тарелку.

– Успокойся, – сказал муж, – за нами никто не гнался. Ну, давайте, дедушка, расскажите-ка нам, почему вы ведете себя как святой, который жаждет мученической смерти? Ведь вы, представьте, знамениты. Многие хотели бы встретиться с вами. И в первую очередь я. Мне интересно было бы знать, что это вам неймется? Итак?

Однако старик был совершенно заворожен овощами, лежащими перед ним на щербатой тарелке. Двадцать шесть, нет, двадцать восемь горошин! Он все пересчитывал это невообразимое количество! Старик склонился над неправдоподобными овощами, как человек, погруженный в чтение своей самой сокровенной молитвы. Двадцать восемь роскошных зеленых горошин плюс еще несколько ниточек недоваренных спагетти красноречиво свидетельствовали, что сегодня дела идут великолепно. Однако под оптимистическим графиком, который вычерчивала тоненькая макаронина, линия трещины на тарелке говорила о том, что в течение многих лет жизнь была более чем ужасной.

Старик ушел в вычисления, нависнув над едой, словно нахохлившийся загадочный сарыч, непостижимым образом свалившийся в эту холодную квартиру. Хозяева-самаритяне довольно долго наблюдали за ним, и наконец он заговорил:

– Эти двадцать восемь горошин напомнили мне о фильме, который я видел в детстве. Там некий комик – вы знаете такое слово? – ну, смешной человечек среди ночи оказался в доме сумасшедшего и…

Муж и жена негромко засмеялись.

– Нет, шутка заключается не в этом, простите, пожалуйста, – извинился старик. – Сумасшедший усадил комика за пустой стол – ни ножей, ни вилок, ни еды. «Ужинать подано!» – крикнул он. Опасаясь, что безумец его убьет, комик решил разыграть представление. «Грандиозно! – воскликнул он, притворяясь, что жует отбивную, овощи, десерт. У него во рту не было ни крошки. – Превосходно! – и глотал воздух. – Чудесно!» Э-э-э… теперь уже можно смеяться.

Но муж с женой не шевельнулись, лишь глядели в свои почти пустые тарелки.

Старик кивнул и продолжил:

– Комик, чтобы задобрить умалишенного, говорит: «А эти ваши персики в коньяке – прямо-таки умопомрачительны!» – «Персики? – заорал безумец, хватаясь за пистолет. – Да ты, я вижу, настоящий сумасшедший!» И застрелил комика.

За столом возникла тягостная пауза. В наступившей тишине старик поддел первую горошину, умиленно взвешивая ее на кривой оловянной вилке. Он уже совсем было собрался отправить ее в рот, как…

В дверь громко забарабанили.

– Специальная полиция! – раздался крик.

Вся дрожа, жена тихо спрятала лишнюю тарелку.

Муж спокойно поднялся из-за стола и подвел старика к стене; скользнула в сторону одна из панелей. Потом, когда старик сделал шаг вперед, панель так же бесшумно закрылась, а он остался стоять в темноте, вслушиваясь, как по ту сторону перегородки в квартире открывается входная дверь.

Раздались возбужденные голоса. Старик представил себе, как спецполицейский в темно-синей униформе с пистолетом в руке входит в комнату и видит лишь убогую мебель, голые стены, гулкий пол, покрытый линолеумом, окна, в которые вместо стекол вставлены картонки, – всю эту тонкую и грязноватую пленку цивилизации, покрывающую голый берег после того, как схлынула беспощадная штормовая волна войны.

– Я разыскиваю одного старика, – сказал за стенкой полицейский усталым голосом.

«Странно, – подумал старик, – нынче даже глас закона звучит утомленно».

– Одет в рванину…

«А мне-то казалось, что теперь все ходят в лохмотьях».

– Грязный. Примерно восьмидесяти лет…

«А кто сегодня не грязный, кто не старый?» – хотелось крикнуть старику.

– Если сообщите его местонахождение, вам гарантируется вознаграждение в размере недельного рациона, – донесся голос полицейского, – а кроме того, в качестве дополнительного поощрения десять банок консервированных овощей и пять банок консервированных супов.

«Настоящие жестяные банки с яркими печатными этикетками, – подумал старик. Консервные банки сверкающими болидами пронеслись в темноте перед его глазами. – Истинно королевская награда! Не десять тысяч долларов, не двадцать тысяч долларов, нет-нет, а пять фантастических банок – заметьте, настоящего, а не какого-то там эрзаца – супа! И еще десять – да вы только пересчитайте их! – драгоценных разноцветных баночек, может быть, даже с экзотическими овощами, ну, скажем, стручковой фасолью или солнечно-желтой кукурузой! Подумайте! Вообразите себе!»

Наступила долгая пауза, и старику даже показалось, будто он слышит отдаленное грозное урчание в желудках, пока что дремлющих, но грезящих об обедах; обедах более утонченных, чем запутанный клубок давних иллюзий – те давно уже исчезли вместе с прокисшей политикой, дурным сном растворились в долгих сумерках, которые наступили после Р и Х – Разрушения и Хаоса.