– Нет. Мои дела здесь почти завершены. Осталось лишь исполнить желание Миры, оно стало началом цепи событии, собравшей всех нас в этой комнате, – улыбнулся Вэрри. – И должно ее завершить. Амир, как солнышко наше, где?

– Лечит скот, на сей раз вроде бы на Кимизе, все как обычно, – вздохнул чуть расстроено бывший дабби. – Неужели уходишь? Мы к чудесам уже привыкли. Жаль.

– Смешные вы, ну что я сделал такого волшебного? – рассмеялся Вэрри. – Захра и Тарсен спасли Таир от голода и мародеров. Ты привез чертежи и дал золото. Трай создал корабль. Вы и без меня будете отлично делать чудеса, хоть каждый день. Вы сами колдуны. А я всего лишь старая легенда. Меня не должно быть слишком много, а то привыкнете.

Айри подошел к столику и взял рисунок барка-монеты. Рука у старой княжны оказалась на редкость уверенная. Линии не двоились, контур не толще волоса шел по идеально правильному кругу. На более крупном изображении, тушью в два цвета, стояли пометки для мастеров, которые станут делать формы. Здесь можно было разобрать, что Лада ни разу не ошиблась и в изображении корабля, пусть и стилизованного должным для монеты образом. Его пропорции и оснастка были безупречны и не оставляли сомнения: это не просто некий образ барка, но рисунок конкретного корабля, который уже в работе, на верфях.

А еще заметно, что Лада хочет по северной манере уговорить князя на выпуск коллекционных монет с камнями и эмалью, есть малый эскиз в сторонке, варианты разной парадности и цены. Наверное, уже обсудила перспективы с Захрой, ведь для отделки выбраны сапфиры. Сколько же будут стоить редкие барки? Пожалуй, этого кормчий пока не может себе представить. Но у него есть министр, способный объяснить новое. Вэрри положил рисунок на место и искренне признался, что барк хорош. И сам корабль, и монета с его изображением.

Иган гордо кивнул.

– Ты уж иногда приходи, – попросил Амир, не поддавшийся на попытку сменить тему. – А то не все доживут до новых чудес. Как вспомню нашу встречу у кромки пустыни Кэ-рабих, прямо душа звенит. Красиво это было, хоть и страшно. Миратэйя тоже не каждому верит, а твое имечко у нее с языка не отлипает. По всем поводам найдет, где ввернуть хоть разок – «Тоэль бы сделал, Тоэль бы сказал, помог, спас…» Я прежде очень опасался – она станет с возрастом такой, извини за некрасивое слово, блаженной. Дар ей большой дан, и в слепоте он слишком уж хорошо развивается. Детство у нее ворует, вот как я думал. Иные кукол мастерят, в мамки-дочки играют, шалят. А она всегда при деле, и дела ее взрослые, большие. Пока Джами с караваном ходила, было чуть лучше, они хоть шалили вдвоем. А в последний наш поход стало просто жутковато. Будущее видит, а вокруг происходящее все хуже замечает. Даже улыбаться она стала как-то иначе, вроде бы отстраненно. Но ты ее повернул к жизни, уж не знаю как. Только в один момент: наскоро устроила больных и ужинать да разговаривать прибежала, так на нее это не похоже было.

– Это как сказать, – улыбнулся Вэрри. – Я полагаю, она меня изменила не меньше, чем я ее. До встречи с Мирой я на людей смотрел иначе. Отстраненно – правильное ты слово выбрал. А поговорив с ней, научился иному. Точнее, понял, чему надо учиться. А про блаженную – даже думать не смей! Она нормальный ребенок, хоть и слишком для своих лет разумный и взрослый. Просто ей с вами иногда тяжело. Хоть сколько зови себя счастливой, но слепая жизнь – трудная. Вы улыбку видите, а ей порой плакать хочется. Оттого, что простое для иных ей сложно. Мира гордая, не умеет просить об одолжении и жаловаться на свою слабость.

– Никогда не жалуется, – подтвердил Тарсен. – Мои ребята ее обожают. И жалеют, само собой, и берегут.

– Лишь дракон не жалел Миру даже в глубине души, считая равной и способной учить его, – добавил бывший дабби. – И тем покорил окончательно.

– В десять лет самое время в драконов верить и невесть о чем мечтать, – буркнул Пригор негромко. – Чего тут странного-то? Мой сын заявлял, что вырастет и станет защищать леди Тайрэ, Риэлову мамку, уже пяти лет от роду. Кинжалом для важного дела сразу обзавелся. Деревянным, правда.

– А Мира сделала недавно прическу, то есть совсем привела в порядок свою челку, – усмехнулся Амир. – Как ты уехал от нас, всё и началось. За собой стала следить, одеждой интересоваться, даже подаренные Джами бусы да перстеньки носить, – задумался дабби уже менее радостно. – Впрочем, пусть ее. И впрямь похорошела.

– Это и правда замечательно, – кивнул Вэрри. – Она ведь милая девочка, особенно если приглядываться без вашей человеческой спешки.

– Вот именно – милая, попробуй сказать иначе, – весело и охотно согласился Тарсен. – На Таире одного глупца, купца карнского, моим ребятам пришлось до самого порта провожать и даже на борту охранять. Правда, пока охраняли, пару-тройку ребер повредили, но я того сам не видел. И что мне его ребра?

– Наш Тарсен девочку больше прочих ценит, – кивнул Гриммо, – если разобраться, у туннров долг есть перед Захрой. А у семьи их верховного ванда – перед маленькой леди. Она этого шумного типа, с кнутом дружного, пять лет назад с того света вытащила.

– Кто стрелу пустил – много позже разобрались, – кивнул Иган деловито. – И, насколько я знаю, разобрались окончательно.

– У нас не принято оставлять счета открытыми, – согласился Тарсен. – Впрочем, я и сам изрядно виноват в покушении. С одной стороны, обычная политика. С другой – моя глупость. Молодой был совсем, языком трепал да на силушку свою рассчитывал. Дядьку с князем Амита тогда только Захра и смогла примирить. Не то горела бы их бесценная золотая сосна высокими кострами… Я позже для Миратэйи по всему Туннрёйзу искал костоправа. Не нашел, уплыл далеко на север. Там и уговорил деда, знаменитого у всех угреев, резчиков по кости моржовой, в корабельные лекари идти. Семью его к нам перевез, сына к морскому делу пристроил. И не жалею о потраченных усилиях. Уймак занимался весь минувший год спиной малышки и добился того, что плечи у нее почти ровные стали. Мы все радовались, и тут аккурат подвернулся купец, про которого я начал рассказывать. Приплыл, крысеныш, покрутился, приценился к тому-сему. Уже и пеньку продал, и пивом сделку обмывал, с покупателем в таверне сидя. Чуть не хозяином островов себя числить стал. Вроде у них большая жизнь, а здесь – глухое захолустье, дикий край. На Миру издали посмотрев, с улыбочкой так, нагленько, сказал: «Какая у вас в сельце снавь убогая и страшненькая, а уж подрастет…» Хотел еще что-то мерзкое добавить, да не успел. Его били все, кто услышал! А прочие, едва узнав причину, помогали, вместо того, чтобы разнимать. Денежки в пазуху запихнули, да к Таиру подходить запретили впредь, если не хочет висеть на том, что из пеньки вьют. Малышка так много для людей делает, что ее научились видеть такой, какова она внутри, в душе. И страшно обижаются на чужаков за их злую слепоту, способную оценивать лишь внешность.

– Выходит, тут ей неплохо, – улыбнулся Вэрри. – Я очень боялся думать, что девочка станет подрастать и ее будут донимать мысли о неполноценности. Пока их нет, но случиться может всякое.

– Только не здесь, – успокоил его Иган. – Если Захра кого за доченьку в порошок по недосмотру не сотрет, я сам займусь. И прочие помогут. Мы ее очень любим и никому не позволим обижать. Впрочем, она стала бойкой в последнее время. И глупостей не слушает.