Графиня де Суассон пододвинула хрустальные чаши к принцессе, которая выбрала одну золотую булавку и одну серебряную и воткнула их себе в волосы. Между тем как она отодвигала от себя чашу, удивляясь сама, что приняла такой странный подарок, Олимпия стучала ногтями по столу.

— Послушайте! — сказала она. — Сейчас я смотрела на эти булавки с каким-то жадным желанием испытать на себе их адскую силу.

— Вы?

— Да, я! Я иногда чувствую себя очень утомленной, верите ли? Когда я вспомнила о тайне этого яда, хранимой в нашем семействе столько лет, черные мысли пришли мне в голову… Потом другие мысли прогнали их, менее отчаянные, быть может, но более злые!

Ее губы сжались в желчной улыбке.

— Знаете ли вы, что такое ревность? — продолжала она.

— Да, кажется, знаю, — ответила принцесса, и молния сверкнула в ее глазах.

— Когда она меня мучит, как огнем жжет! В груди больно, сердце горит. Приходит ненависть… и терзает… У меня нет тогда другой мысли… другого желания… другой потребности, кроме как отомстить за себя!..

Принцесса задрожала. Глядя на лицо Олимпии, на котором отражались непримиримая злоба и ненависть, она видела насквозь всю ее душу.

Графиня провела рукой по лбу и, пододвинувшись к Леоноре, которая сидела молча, продолжила:

— Вы хорошо сделали, что приехали… Мне нужно было видеть лицо, напоминающее мне родину… бедную родину, которую я покинула ради этой проклятой Франции!..

— Вы, графиня де Суассон, вы жалеете, что приехали сюда?..

Брискетта, на которую никто не обращал внимания, ходила взад-вперед, занимая чем попало руки, но внимательно прислушиваясь к разговору.

— Я попала на дурную полосу, — сказала Олимпия. — Ничто мне не удается… Вот эта Лавальер: она, должно быть, околдовала короля… Ничего не могу придумать против ее соблазнов.

— Неужели вы не можете простить ей ее счастья?

— А я разве счастлива?

Принцесса взглянула на графиню с удивлением.

— Ах! Я знаю, что вы хотите мне сказать… У меня есть молодость, богатство, влияние, имя, завидное положение в обществе… а прочее? А бывают иногда такие часы, когда для женщины это прочее — все!

— Не понимаю.

— Разве вы не знаете, что случилось?.. Он уехал!

— Кто?

— Граф де Монтестрюк.

— Так это правда?.. Вы его любите? — вскрикнула принцесса.

— Я не знаю, люблю ли его, но мне больно при мысли, что я не смогла его удержать… Да, я просила, я грозила, и этот провинциальный дворянчик, которому я, Олимпия Манчини, отдала все, уезжает!.. Но я не позволю поступать с собой как с мещанкой, которую возьмут и потом бросят, — нет!.. Я дала ему понять, что не забуду этого, и не забываю!.. Вы поймете это: у вас течет итальянская кровь в жилах…

— О да! — ответила принцесса глухим голосом.

— И как будто этого мало, что он пренебрег мною, — он весь предан другой женщине, с которой почти помолвлен…

— Знаю! Знаю!

Вдруг Леонора изменилась в лице, положила холодную руку на руку Олимпии и сказала:

— Неужели я правильно поняла? Этот яд, эти булавки — неужели это для Гуго?..

— А! И вы тоже называете его Гуго?.. Да, признаюсь, я думала об этом… Но если он умрет, в чем же будет заключаться мое мщение?.. У него едва ли будет время узнать, чья рука поразила его… он и страдать-то не будет… Нет! Нет! Он должен жить!

— Так для той, может быть?..

— Для той, кого он любит?.. Для Орфизы де Монлюсон?.. Это было бы лучше… вырвать ее у него… положить эту любовь в могилу!.. Но нет! И этого мало… Он станет оплакивать свою молодую Орфизу, умершую во всей красе… Мне хочется другого… Мне хочется такого мщения, которым я могла бы наслаждаться сколько хочу… чтобы оно было медленное, продолжительное… чтобы оно было ежечасное, ежеминутное и все живее, все злее, все глубже!.. Вы, видно, не умеете ненавидеть?.. О, я сумею наказать соперницу… и я жду теперь именно того, кто мне поможет!

Она позвонила.

— Отчего это графа де Шиври нет до сих пор? В этот час он обычно бывает в Лувре, — сказала она вошедшему лакею. — Видели его? Что он ответил?

— Граф де Шиври прочел принесенное мной письмо и сказал, что скоро приедет к графине, — доложил лакей.

Измученная принцесса встала. Брискетта подкралась к ней.

— Останьтесь, ради бога!.. Я ничего не могу, а вы?

Пораженная и тронутая умоляющим голосом Брискетты, принцесса села опять.

— Я вам не мешаю? — спросила она у графини.

Но Олимпия не ответила ни слова, а провела платком по сухим губам.

— Орфиза де Монлюсон будет герцогиней! Она богата… она красавица!.. он любит ее… и я увижу их вместе, счастливых, женатых?.. Я допущу это? Ни за что!.. Разве я не права, скажите?

Она взяла руки Леоноры и сжала их в порыве ненависти и отчаяния; потом принялась ходить по комнате.

— Приедет ли этот граф де Шиври?

В эту минуту доложили о графе; он вошел гордо, высоко подняв голову.

— Наконец!.. — воскликнула графиня.

— Вот слово, из-за которого я приобрел бы много врагов, если бы его услышали придворные, — сказал граф, целуя руку Олимпии.

— Сейчас не до мадригалов, граф. Есть ли у вас известия о графине де Монлюсон, вашей кузине, которую вы хотели бы сделать вашей женой, как мне говорили?

— Она уехала недавно в свой замок.

— А! Вы так думаете? Ну так знайте же, граф, что она скачет по дороге в Вену.

— Она — в Вену?

— А разве граф де Монтестрюк не туда же едет?

— А! — произнес Цезарь, бледнея.

— Графиня де Монлюсон приедет туда в одно время с ним… Если вам нравится, что они вернутся женихом и невестой, то это ваше дело… но если бы я была мужчиной и если бы другой мужчина вздумал занять мое место… я бы не стала разбирать оружия, а поразила бы его чем попало!

Глаза Цезаря стали страшны.

— Одно преданное мне лицо, имеющее свои причины не терять их обоих из виду, следит как тень за графом де Монтестрюком, — сказал он.

— Хорошо! Но довольно ли этого? Его надо поразить прямо в сердце… Германия не закрыта для вас, насколько я знаю. Дороги открыты для всякого… Скачите за ней, загоните сотню лошадей, если нужно, подкупите сотню лакеев, проберитесь ночью в гостиницу, где она остановилась; ну а дальше… вы сами понимаете. Устройте так, чтобы ехать с ней день, два, три дня, по доброй воле или насильно, и по возвращении домой она сама попросит вас жениться на ней. А когда вы станете герцогом д’Авраншем… она простит вам, поверьте!

Брискетта тихонько подошла к принцессе Мамиани и, сложив руки, шепнула ей: