Мастер-алхимик полагает, что термин «готический» восходит отнюдь не к готам, древнему германскому племени, но является кабалистическим фонетическим шифром, с течением времени утратившим свой сакральный характер. С лингвистической точки зрения, он происходит от прилагательного «арготический» — жаргонный, сленговый, что звучит так же, как французское «art gotique» — готическое искусство. Таким образом, он утверждает, что архитектура соборов связана не с готами, а с арго — особым тайным языком. Он даже приводит словарное значение слова «арго» — «специальный язык, которым пользуются в общении между собой индивидуумы, не желающие, чтобы их слова и мысли стали достоянием окружающих».

В отличие от еврейской каббалы с её нумерологическими соответствиями, кабала Фулканелли представляет собой именно речевую, вербальную систему, смысл которой зашифрован в фонетических аналогиях и аллюзиях на альтернативные интерпретации. Во введении ко второму изданию «Тайны соборов» Эжен Канселье описывает это как «выразительное наречие» (energique idiome), которое, по его словам, Сирано де Бержерак называл «инстинктом» или «голосом самого Естества». Он также указывает, что слово «кабала» (cabale) восходит к латинскому caballus, означающему «конь», в то время как каббала (cabbale) — еврейский термин, который весьма приблизительно можно перевести как «предание» или «традиция». «Конская» этимология здесь отнюдь не случайна — она ясно указывает на то, что рыцарство — кавалерия — происходит от суфийской традиции.

В фонетике же, говорит Фулканелли, написанию не уделяется никакого внимания, ибо первоочередное значение имеют звук и значение.

Итак, он связывает арготьеров, или говорящих на арго, с герметическими наследниками аргонавтов, которые во время своего путешествия за золтым руном говорили на одним им понятном «арготическом языке». Все посвящённые, утверждает Фулканелли, говорят на жаргоне — в том числе и каменщики-масоны, построившие соборы и ставшие практическими предшественниками современных умозрительных франкмасонов. Со временем, напоминает он, «langue verte», или «зелёный язык» (зелёный — цвет посвящения в тайных обществах, о которых мы уже говорили ранее) стал средством общения бедных, смиренных и угнетаемых. Свидетельством тому может служить использование «ритмизованного арго» лондонскими кокни, или жаргоны «хип» и «джайв-ток», родоначальниками которых стали чернокожие блюзмены Америки и другие музыканты.

Фулканелли пишет:

Далее Фулканелли соотносит арго с «языком птиц», который является родителем и господином над всеми прочими языками — «языком философов и дипломатов». Он пишет, что этот язык духа являет скрытые истины: на нём Христос говорил со своими апостолами, он именовался языком двора у древних инков, а в Средние века его называли Весёлой наукой и Языком богов.

Неоспоримый факт, что большинство мировых религий и философских систем с древнейших времён развивали одновременно как эзотерическое, так и экзотерическое учение. Лучше всего это показано в Евангелии от Матфея 13:10 и 11:

Помимо арго, утверждает Фулканелли, следы «тайного языка» можно отыскать в цыганской речи, а также пикардийском и провансальском диалектах.

Используя методы лингвистической дешифровки, Фулканелли выдвигает гипотезу, что крестообразный план готических церквей представляет собой аллюзию не только на распятие Христа, но и на алхимический тигель. В древнем французском языке слово cruzol, обозначавшее алхимический тигель, впоследствии трансформировалось в croiset и crucible, произошедшие от латинского crusibulum, которое, в свою очередь, восходило к crux и crucis, обозначающим крест. Эту аналогию, пишет он, ещё более подкрепляет тот факт, что Первоматерия алхимиков проходит в тигле через те же, образно говоря, процессы, что и Христос во время своих страстей: мучения, смерть, воскресение и трансформация. Он особо подчёркивает древний символизм и дохристианскую природу знака креста, объединявшего в себе четыре стихии, четыре кардинальные точки и так далее.

Имеющие эллиптическую форму апсиды соборов довершали уподобление плана собора египетскому знаку анкх,

или crux ansata, символизирующему вечную жизнь, погружённую в материю. В таком виде, продолжает Фулканелли, он становится не чем иным, как алхимическим символом Венеры, или обычной меди:

«Знак креста», таким образом, указывает на свойства Первоматерии и на тот путь, которым должен следовать алхимик, дабы пройти Первую ступень Великого Делания. Пользуясь всё тем же методом фонетических ассоциаций, Фулканелли объясняет использование слова «камень» в обеих доктринах — христианской и герметической — краеугольный камень, Симон-Пётр (что по-гречески также означает «камень») и так далее.

Рассказывая об украшении полов в готических церквах, Фулканелли привлекает внимание читателя к лабиринтам, часто включаемых в мозаичный дизайн и расположенным «в месте пересечения нефа с трансептами». В качестве примеров он приводит церкви в Сансе, Реймсе, Оксере, Сен-Кантене, Пуатье и Байо, в которых лабиринты сохранились в практически нетронутом виде. Следует отметить, что мотив лабиринта является характернейшей чертой декоративно-символического наследия испанских эзотерических школ, и в своё время нашёл физическое отображение в садово-парковом искусстве этого региона.

Лабиринт, пишет Фулканелли, есть герметический символ двух основных камней преткновения, с которыми имеет дело каждый посвятивший себя Великому Деланию: порядка, или направления процедуры и метода как такового. Используя свою излюбленную технику лингвистического сходства и сюжеты античной мифологии, Фулканелли возводит символизм лабиринта через Ариадну (спасшую Тесея из Кносского лабиринта при помощи легендарной нити) и имеющуюся в греческом языке ассоциацию паука (арахны) с глаголом άίρω, означающим «тащить» или «привлекать», и далее к природному магнитному железняку. Такова, говорит он, внутренняя энергия, скрытая в человеческом теле. Он соотносит провансальское слово aran, или iran, обозначающее железо, с именем архитектора Хирама, построившего, согласно масонской традиции, храм Соломона. Кроме того, он уподобляет греческий магнитный железняк восходящему солнцу и указывает, что название кносского храма на Крите, открытого Эвансом в 1902 году, было «Абсолюм», а это фонетически близко к Абсолюту, мистической цели философов, то есть, собственно, Камню.