Старика Франца задержали и сразу отпустили. Во-первых, потому, что на него работали лучшие адвокаты земли Баден-Вюртемберг. Во-вторых, улики против него были ненадежными, а доказать, что именно он дирижировал лесными дуэлями, оказалось невозможно. В-третьих, граф не мог нести ответственность за действия Черных охотников, егерей и сотрудников ассоциации «Черная кровь».

Бандитов посадили за незначительные правонарушения: две попытки устрашения французских полицейских, разведение запрещенных собак, бегство с места дорожного столкновения… Ньеман с Иваной мечтали о других обвинениях: в соучастии в убийствах на так называемых охотах, стоивших жизни Юргену и Максу, в покушении на убийство полицейских, в нападении на несовершеннолетнюю Джулию Марию Вадоче…

«Наплюй!» – посоветовал Ньеман своему лейтенанту. Он был неукротим, когда искал преступников, но в правосудие не верил. И еще меньше верил в истину. В расчет сыщик принимал только виновность и был готов на все, чтобы выкурить злоумышленника из норы. Но признания, адвокаты, судьи, приговоры… нет, его это не волновало, он «умывал руки», потому что презирал человека. Никто не способен судить беспристрастно. «Истины как таковой не существует, – назидательным тоном заявлял он на лекциях в Школе полиции, – есть только более или менее правдоподобная ложь».

На этом деле Ньеман облажался по полной. Любил он или нет убийцу, то есть Лауру фон Гейерсберг, значения не имело. Проблема заключалась в другом: он допустил тотальную ошибку и оказался очень далеко от истины. Ослепленный красотой графини, разгромленный на хорошо ему знакомом поле борьбы со злом, сыщик не замечал ничего вокруг. Уравнение почти абстрактной жестокости оказалось ему не по зубам.

Да, он убил своего девятого преступника, и это был бесспорный случай законной самообороны, но забыть, как легко лезвие ножа вошло в горло Черного охотника, никак не мог.

Ньеман отмалчивался уже три дня, и Ивана оставила шефа в коконе – у нее имелись более срочные дела. Нужно было составить последние протоколы и подвести общие итоги расследования.

Как это ни странно, лейтенант, в отличие от Ньемана, не испытывала ни сомнений, ни угрызений совести. Она видела куда меньше ужасов, но врожденная ненависть к привилегированным классам и естественное неприятие идеи любого врожденного превосходства, социального подавления и голубой крови позволяли ей легче принять систему Гейерсбергов.

Впрочем, она тоже ошибалась и мало в чем разобралась, но хотя бы пыталась обеспечить им возможность нормально работать, забыв об искалеченных трупах Юргена и Макса, собственных пальцах, зажатых стартером мотоцикла, и мертвом Шуллере, лежащем лицом вниз среди осколков лабораторной посуды. Воображение Иваны Богданович не шло ни в какое сравнение с извращенной фантазией Гейерсбергов.

Они могли бы сделать бумажную работу во Франции, но Ивана заявила, что ей необходимо согласовать некоторые пункты с немецкими коллегами. Это было правдой лишь отчасти.

У хорватки была совсем другая причина, чтобы задержаться: она каждый день навещала своего героя в Университетской клинике Фрайбурга. Раненого героя, чей вид в казенной пижаме неизменно переворачивал ей душу.

Кляйнерт, можно сказать, дешево отделался. Рентген показал ушиб мозга, но без гематомы, три сломанных ребра, трещину ключицы и вывих правого плечевого сустава. Впрочем, одно осложнение – и серьезное – имелось: сломанные ребра, как охотничий нож для свежевания зверя, разрезали мышцы, ткани и даже внутренние органы – Ивана толком не поняла: лечащий врач говорил на английском, щелкавшем на каждом согласном звуке.

А вот порезы век, производившие самое устрашающее впечатление, оказались поверхностными. Извлекали мелкие осколки долго и нудно, после чего Кляйнерту забинтовали лицо, как актеру из фильма о войне.

Когда приходила Ивана, он мог только слушать ее. Чистая романтика… Жаль только, что хорватке приходилось подстраиваться под расписание законной супруги и двух детей, – банальное унижение всех любовниц на свете. Так тебе и надо! – говорила она себе, приходя в больницу после достойной матери, сумевшей сохранить отца своим отпрыскам. Иване это оказалось не по силам…

Итак, она навещала своего Кляйнерта за спиной и у жены, и у шефа – так в молодости прячутся между дверьми, чтобы выкурить косячок. Уходила Ивана слегка опустошенная, брела, держась за стены и цепляясь за свои мечты. Этим «тупиковым» фантазиям конец положат печать на командировочном удостоверении и крепкое рукопожатие людей в форменных кепи цвета хаки.

В последнюю ночь расследования, по дороге из замка Франца, они занимались любовью. До финального аккорда дело не дошло, но намерение имело место. Только в кино любовники одновременно испытывают оргазм при первом соитии в автомобиле с запотевшими стеклами. И тем не менее Ивана получила несказанное удовольствие… душевное. «Ничего не получится, – говорила она себе, – так пользуйся по максимуму!» Отсутствие надежды есть высшая победа надежды: никогда не разочаровываться – ни в жизни, ни в мужчинах.

Сегодня все изменилось. Сегодня она шла навещать комиссара в последний раз – вместе с Ньеманом, так что долой любовные эскапады! Они простятся с коллегой, только и всего.

Ее ждал сюрприз: Кляйнерту сняли повязку, на нем не было даже очков, и он стал похож на себя прежнего, только смотрел устало и слегка затравленно. Похудевшее, очень бледное лицо комиссара напоминало маску Пьеро. Длинные, зачесанные назад волосы и бородка казались приклеенными.

Увидев выражение лиц посетителей, Кляйнерт поспешил успокоить их:

– Врачи обещают выписать меня через неделю.

– Блеск! – восхитился Ньеман. – А мы сегодня возвращаемся во Францию.

– Закончили отчеты?

Ньеман напрягся, но через мгновение уже улыбался, поняв шутку:

– Не доставайте, Кляйнерт.

Ивана стояла у стены на одной ноге, сложив руки на груди.

Кляйнерт протянул руку к тумбочке, взял картонную папку в стиле ретро и стопку набранных на компьютере страниц.

– У меня есть информация для вас обоих, – сказал он, садясь на кровать. – Ульрих Таффертсхофер, генетик из Института Макса Планка, продолжил исследования.

– Какие именно?

– ДНК Гейерсбергов. Он сделал несколько сравнительных анализов и выяснил поразительный факт: в кариотипе Юргена много хромосом, присущих линии клеток семьи.

– Исключено – Юргена усыновили.

– Сначала именно так и решили, ведь его ДНК не совпадала с анализом сестры, но ошибки быть не может.

– Значит, приемный ребенок – это Лаура? – срывающимся голосом спросила Ивана.

– Именно так. Таффертсхофер категоричен: Юрген – подлинный Гейерсберг.

– А Макс?

– Он точно приемный. Юрген и Удо – родные сыновья своих отцов.