Мы не можем отсрочить отмщенье.

Мы идем не проигрывать, а побеждать,

Не бывать никогда пораженью!

От походов во веки веков не устав,

На ходу с неба звезды хватаем…

И Святое Писанье – Военный Устав —

Нас сближает немножечко с Раем.

Мы пока затаились в казармах своих,

Мы пока лишь готовимся к бою,

Ждем мы грома небесного от часовых,

Что в поход позовет нас с тобою!

Мы до самого логова Зверя дойдем,

Чтоб гордились героями деды…

Что ж, дроздовцы… Довольно валяться! Подъем!

От привала – и вплоть до победы![18]

Лицо юноши стало каким-то самоуглубленным и в то же время решительным. Он не кричал вместе с остальными, но провожал взглядом строй как человек, что-то для себя окончательно прояснивший… И это выражение сохранилось на его лице, когда он легко вскочил на первый трамвай – звонко заголосивший на повороте…

…Занять свое место на импровизированной трибуне – между сухощавым стариком-офицером и крайним из группы взволнованных донельзя мальчишек-скаутов, которым изменила даже англосаксонская сдержанность – юноша успел как раз к тому самому моменту, когда над площадью повисла тишина. Сразу после отчетливого удара в невидимый огромный барабан – одинокого и раскатистого. А потом зазвучала музыка – музыка, похожая на… да нет, она не была похожа ни на что. Просто – музыка. Но по лицам людей вокруг было видно, что каждый из них представил что-то свое. Что-то – самое лучшее, самое близкое и светлое в жизни…

И трибуны вздрогнули, как одно большое живое существо, которому сделали больно, – когда светлый поток вдруг прервался. И в наступившую секундную тишину упала – именно упала, тяжко и колюче – совсем иная мелодия.

Эта музыка грохотала и ревела. И в этом реве отчетливо слышались угрожающие чужие голоса, гул форсированных двигателей, тяжкий лязг металла и близящийся гром шагов – диссонансный, не марша солдат, а накатывающейся орды… Над горизонтом поднялись и уперлись в небо, растеклись по нему, заполнили летнюю белизну черные столбы дыма. А потом над ними и над миром – в космос, в неизбежность – встали четыре ярких меча густо-алого пламени. И начали опускаться – на улицы, на город… на всю Землю – под торжествующий злой рокот Нашествия…

И тут ударил барабан. Не гулкий и мягкий, как вначале, а рассыпчатый, сухой и злой.

Барабан бил дробно, громко и упорно. Все, кто напряженно смотрел в сторону, откуда опускался огонь (словно бы это по-настоящему, словно бы не постановка…), повернулись в сторону этого звука.

По мостовой – навстречу дымным колоннам и клинкам из багрового пламени, навстречу давящему реву Нашествия – шел мальчишка. Просто мальчишка, без формы. Он шел и бил в высокий барабан, не глядя по сторонам. На середине площади мальчишка показался совсем маленьким, беспомощным и… упрямым. Он чуть приостановился, глянул на нависающие над ним столбы пламени – и выбил раскатистую дробь призыва.

Ответ пришел сразу…

…Они шли вперемешку – скауты и пионеры, – не чеканя шаг, но в ногу. Яростно били барабаны, и серебряным звоном пели фанфары. Лица. Взгляды. Ноги, делающие шаг – шаг – шаг – навстречу грозной силе, которая там, за горизонтом, приближа…

Да нет. Нашествие больше не приближалось.

Последний ряд мальчишек замаячил спинами в конце площади. А потом оттуда вдруг, придерживая на боку барабан, выбежал тот, первый, мальчишка. Подышал, огляделся, махнул рукой и крикнул (его голос услышали все) звонко и отчаянно:

– Ну?! Давайте, что же вы?!

И – бросился догонять уходящих своих.

А на площадь потекли реки боевых знамен. Уже не мальчишки – армейские оркестры шагали по мостовой плотными рядами, и люди, узнав музыку, почти одновременно запели – запел весь город, и каждый из поющих знал, что сейчас поют и у многочисленных экранов по всей Галактике Человека… А следом за оркестрами катились чеканные ряды боевых полков и батальонов, и им не было конца…

Нас не сломит беда,

Не согнет нас нужда,

Рок всевластный не властен над нами:

Никогда, никогда,

Никогда, никогда,

Мы, земляне, не будем рабами!

Пусть чужая орда

Снаряжает суда,

Угрожая всем нам кандалами:

Никогда, никогда,

Никогда, никогда

Мы, земляне, не будем рабами!

Нашествие еще взрыкивало, лязгало, гремело, но уже огрызаясь и затихая. А песня Землян ширилась – куплет на русском, куплет на английском… И шли, шли, шли, сотрясая твердь, колонны боевых машин и похожих на машины солдат…

Враг силен? Не беда!

Пропадет без следа,

Сгинет с жаждой господства над нами!

Никогда, никогда,

Никогда, никогда

Мы, земляне, не будем рабами!

Коль не хватит солдат —

Станут девушки в ряд,

Будут жены и дети бороться!

Будь же верен и смел

И возьми, что хотел!

В бой – в ком сердце отважное бьется!..[19]

Сотни тысяч голов поднялись к небу. По нему – навстречу рушащимся гаснущими осколками огненным мечам, навстречу разносимым ветром черным дымовым колоннам – скакал Хадарнави, русский серебряный всадник, заносивший копье, а у ног его коня – слева и справа – неслись на врага Волки Британии. А за ними шли, оставляя в небе плотные полосы национальных дымов, десятки боевых машин…

Казалось, от восторженного рева сейчас рухнет небо…

– Тише, – сказал диктор, из ниоткуда, торжественно и спокойно, перекрыв и обрубив своим голосом сразу все, поселив в мире такую всеобъемлющую тишину, что становилось страшно…

И в эту тишину стали падать слова – числа потерь, названия погибших кораблей, уничтоженных баз и населенных пунктов… В небе сменялись картины – новые и новые, – печально и торжественно иллюстрировавшие сказанное.

– Мы не хотели этого! – вдруг снова перелился в стальной звон-гром голос диктора. – Этого хотели – ОНИ! Так пусть же платят! Смотрите и слушайте, люди Земли! Слушайте и смотрите, наши друзья! Мы – взяли с них эту цену!

Горели корабли Чужих. Полыхала техника. Валялось брошенное оружие. С громом всплывали гигантские горящие цифры: уничтожено… сожжено… захвачено… погибло… сдалось… А на площадь – на площадь вдруг вперемешку начали выходить пленные враги и выезжать буксирующие образцы трофейной техники транспортеры.

И этому потоку тоже не было конца.

Взорвался над головами зрителей корабль-чудовище…

Люди молчали. Они молчали и просто смотрели. Без криков, без гнева, без радости. Они смотрели, как течет мимо унылая река, над которой гремели и гремели, жгли и давили числа, числа, числа потерь Чужих…