Вдоль дороги, на обочинах, бесконечно громоздились трупы джаго – искалеченные, срубленные беспощадным и точным огнем не в бою – во время бегства. Дико, но многие еще сжимали в скрюченных смертью лапах, словно пытаясь удержать и после гибели, разные украденные в брошенных домах колонистов вещи. По дороге шли земные солдаты и ополченцы, не глядя по сторонам. Только один – почти мальчишка – вдруг сбежал на обочину, выхватил у одного мертвеца какой-то медальон, обтер и бережно спрятал под куртку, за ворот разгрузки. Поднял строгие, внимательные глаза – ставшие огромными, заполнившие мир над городом Варшау, над Землей…

* * *

Сержант-вербовщик, не попавший на парад из-за того, что ему выпало дежурство, стоял у двери и курил. Это он мог себе позволить только на работе, а точнее – в краткие минуты после нее. На работе курить – значило ронять престиж вооруженных сил. Дома – нарываться на пламенные филиппики младшего сына, который был уверен, что курить – это скатываться к состоянию обезьяны. Хотя сержант не раз замечал ему, что обезьяны не курят. И еще он несколько раз порывался бросить – не получалось, привычка въелась с почти детского возраста намертво…

– Простите, я бы хотел подписать контракт, – услышал сержант, когда делал последнюю затяжку – самую вкусную, которой, конечно, поперхнулся. И посмотреть на того, кто обратился к нему с этой просьбой, не сердито, просто не мог.

За сегодняшний праздничный день сержант «обработал» более двухсот человек и семнадцать инопланетян и чертовски устал, как будто весь день орудовал лопатой. Поэтому он хотел сказать неслышно подошедшему юноше, что пункт уже закрыт, и предложить прийти завтра. Но… встретился взглядом с глазами юноши – и не предложил.

– Проходите, садитесь, – кивнул он и, вздохнув, открыл дверь. В конце концов, раз он здесь все еще, то почему бы и нет?

Внутри зажегся свет. Вошедший следом за сержантом доброволец не спешил садиться и с интересом осматривался – плакаты и репродукции на стенах, буклеты на столе, экран, еще один стол – рабочий, за который, походя включив компьютер, уселся сержант. Вербовочный пункт был невелик и даже уютен, словно тут еще и жили…

– Полные имя, фамилия, отчество – и тогда немного поговорим, – сержант откинулся на спинку кресла, чуть свел брови, вглядываясь в лицо посетителя – сейчас ярко освещенное, в отличие от вечерней улицы.

Лицо показалось… знакомым, что ли? Может, кто-то из приятелей старшего сына, который стажируется в гусарском полку? Нет, не было такого вроде среди них… и тем не менее, сержант где-то видел этого молодого парня. Хотя тот и был похож на миллионы землян своего возраста – рослый, спортивный, со спокойным взглядом и отточенными с детства движениями спортсмена – все-таки сержант где-то видел именно его.

– Равиков Богдан Игнатьевич, – отчетливо назвался юноша, наконец сев через стол от вербовщика.

Сержант внезапно резко подался вперед.

– Равиков, Равиков… Богдан Равиков… – пробормотал он, хмурясь и все внимательней рассматривая спокойно сидящего напротив юношу. Потом его лицо неожиданно изумленно дрогнуло, и он всерьез, не в шутку, ударил себя по лбу: – Луна-одиннадцать! Четыре года назад! – Сержант отодвинул «мышь», снова смерил взглядом сидящего напротив юношу. – Так ты герой, парень…

– Я не герой, – тихо сказал юноша. – Я очень виноват… впрочем, это только моя вина. Тогда я не успел сказать, что извиняюсь за одну… одну глупую подлость. А теперь я пришел сюда, чтобы отдать долг. Просто отдать долг… – и добавил не очень понятное сержанту: – Им страшно только забвение. Помните. Пожалуйста – помните… Давайте начнем оформление…

…Когда Богдан вышел из вербовочного пункта, стемнело уже совсем. Если честно, он не хотел, чтобы сержант его догнал и начал говорить. Не факт, что у того было подобное намерение, но Богдан все-таки быстро свернул в ближайший переулок и облегченно выдохнул.

У него было еще сорок восемь часов свободы. Нет. Не так. Впереди были празничный шум и огни, но в узком старинном переулке – пусто, и Богдан замедлил шаг, задумчиво покачивая головой. Что такое свобода? То, что он называл так четыре года назад? Или тот выбор, который сделал сейчас? Свобода – возможность делать то, что пожелается в сиюминутном запале… или право забыть о себе?

В тот миг, когда они – в том коридоре – на той планете – набросились на врагов, на настоящих врагов – мальчишки – на вооруженных взрослых солдат, – в тот миг он был свободен. Впервые в жизни свободен по-настоящему. Для того состояния не было слов. И не нужно было слов. Остальное – мелко.

Он посмотрел на часы, чуть ускорил шаг. И – остановился, потому что с другого конца переулка шла девушка. О древнюю брусчатку ясно пощелкивали каблучки. Богдан еще какую-то секунду не верил в то, что видел, – они договорились встретиться в аэропорту, он уже сейчас сильно опаздывал, он не звонил ей, она – ему, он не назвал никаких других мест встречи, Уля не могла найти его тут. Просто не могла!

Сказка какая-то.

Но навстречу шла она. Богдан неуверенно поднял руку: вдруг все-таки ошибка?

И услышал голос – тот самый голос, который был первым из услышанного им, когда он – четыре года назад – все-таки вернулся в мир живых…

Я стою у заветного дома, не веря себе,

В этом доме все окна обвиты зеленым плющом,

В этом доме ступенек широких протяжная нить,

И звенят голосами детей стены в доме моем.

Я стою у порога, едва притихая в мольбе,

Пусть мой дом окружает всегда этих яблоней сад,

Пусть в нем будет уют и желание все позабыть,

Даже то, что на улице вьюги, ненастье и град.

Я стою у стола, расставляя тарелки семье,

В моем трепетном доме пылает спокойный очаг,

В моем ласковом доме не хочется больше спешить,

И покоем счастливым сквозит каждый сделанный шаг.

Я стою на ступеньках, прислушиваясь к тишине,

Скоро дом мой наполнит звенящий ребяческий гам,

Скоро муж мой вернется, мы будем друг друга любить,

И я счастье это теперь никому не отдам…[20]

Охэйо встретил финал истории в молчании. Лицо у него вновь стало задумчивым и хмурым, и Игорь не решился его спрашивать – один неловкий вопрос мог все испортить.

– Ничего не достается даром, – наконец, сказал Охэйо, и Игорь невольно вздрогнул – так неожиданно прозвучал его голос. – Ничего. Вы, земляне, достигли невероятно многого, но заплатили за это невероятную цену. Настолько высокую, что я не знаю, сможет ли кто-то последовать за вами… Это ведь только на словах легко призывать «не врать и не бояться». А когда надо пожертвовать собственной единственной жизнью, тут отступают почти все.