Мерзкие рубящие-чавкающие звуки прекратились лишь на пару секунд. Этого времени Ольге хватило, чтобы сползти обратно в овраг. А следом полетело что-то мокрое и тяжелое. К ногам ее упала голова. Клаус, которому довелось побыть богом такой малый срок, смотрел на нее с укором. Ольга вцепилась зубами в рукав пальто, зажмурилась и перестала дышать.

Сколько она так простояла? Может несколько секунд, а может и несколько десятков минут, а когда пришла в себя, в лощине царила мертвая тишина. Фон Клейст ушел. Фон Клейст не стал спускаться в овраг, чтобы поднять наверх тело своей верной Гармонии. Наверное, не захотел пачкать шинель из-за какой-то мертвой псины…

Из оврага Ольга выбиралась с опаской, хоть и знала почти наверняка, что фон Клейст ушел. Он ушел, а у нее еще есть неотложное дело. Ей нужно найти Григория. Живого или мертвого…

Думать о том, что Григория мог убить кто-то из тех двоих, было страшно, и она позволила себе не думать. Вместо этого она сосредоточилась, закрыла глаза, прислушиваясь к ночному голосу лощины. Сначала голос этот звучал ровно, даже сонно, а потом она услышала слабый не то всплеск, не то всхлип и решительно двинулась в сторону звука.

Здесь, на этом участке лощины, местность была неровная, сплошь овражистая, заросшая густым кустарником. Свет далекой луны пробивался сюда с трудом, считай, вообще не пробивался, потому Ольге пришлось ориентироваться исключительно на слух. Несколько раз она падала и, когда падала, думала лишь о том, чтобы уберечь лицо. Нет, не потому, что красота значила для нее хоть что-нибудь. Просто, царапины на лице будет очень сложно скрыть, почти невозможно. Они могут породить вопросы, очень много опасных вопросов.

Теперь звук стал отчетливым. И не вздох, и не всхлип, а тяжелое, булькающее какое-то дыхание.

– Гриня, – позвала она шепотом. – Григорий, это ты?

Теперь, когда фон Клейст ушел, можно было не опасаться, что ее кто-нибудь услышит в этой глуши. Главное, чтобы услышал Григорий.

И он услышал, отозвался тихим, едва различимым голосом:

– Тетя Оля, я здесь.

Здесь – это где? Ей казалось, что где-то совсем близко, но Ольга не видела ровным счетом ничего. А потом ворох прелых листьев зашевелился и из-под него показалась окровавленная рука.

Ольга бросилась вперед, принялась разгребать эту кучу из листьев. Григорий не помогал, и это был плохо. Очень плохо.

Он лежал на боку, подтянув к животу колени. Ворот его рубашки был окрашен кровью. Листья тоже…

– Гриня…

Первым делом Ольга ощупала его шею, уже почти заранее зная, что она там найдет. Мышцы были разорваны чем-то острым. Не нужно себя обманывать! Клыками они разорваны! Но кровь не бьет фонтаном, а медленно сочится. Наверное, это хорошо. Должно же быть хоть что-то хорошее в этой страшной ситуации!

– Гринечка, очнись! – Ольга легонько, стараясь не причинять лишней боли, похлопала его по сизым от щетины щекам. – Посмотри на меня! Очнись, Григорий!

Когда-то небесно-голубые, а сейчас мутно-серые глаза открылись, невидяще уставились на Ольгу. Губы растянулись в мучительной гримасе, которая, наверное, должна была быть улыбкой.

– Так глупо, – слетел с этих губ слабый шепот. – Так глупо, тетя Оля… Он порвал меня… Этот упырь…

Она видела, что порвал. И видела, что дело плохо. Не в Грининых правилах разлеживаться вот так, без дела.

– Ерунду не говори! – Ольга старалась, чтобы голос ее звучал строго и решительно, разговаривала с ним так, словно он был одним из ее учеников. Обычно это помогало, но на сей раз не сработало.

– Обещайте! – С неожиданной силой Григорий схватил ее за запястье, потянул к себе. Ольга не стала вырываться, понимала, о чем он сейчас попросит. – Помираю… – Он снова попытался улыбнуться, и на губах его запузырилась розовая пена. – Шкурой чую – пришел мой конец. Я помираю… – Он задышал часто и порывисто, а потом зашелся кашлем. – Помираю, а Митяя… Митяя-то я так и не вызволил…

– Я все сделаю, Гриня. – Ольга смотрела ему в лицо, не отводила взгляда. – Я найду и спасу твоего сына. Обещаю.

Исполнимое ли это обещание? Она не знала. Она постарается, сделает все, что от нее зависит. Но даже если это всего лишь ложь во спасение, пусть… Лишь бы его отпустило.

– Все будет хорошо, Гринечка. – Она погладила Григория по слипшимся от крови волосам. – Я все для него сделаю.

– И для меня! – Его хватка стала еще крепче, а голос зазвучал сильнее. Он даже попытался привстать, но Ольга его удержала, не позволила.

– Лежи! Нельзя тебе…

– Не хочу… – Он прикрыл глаза. – Не хочу, как Зося.

– Не будет такого, Гриня! Глупостей не говори! – Она врала и ему, и себе. Будет. Наверняка будет. Если только…

Он понял, о чем она подумала. Наверное, именно об этом он и хотел ее попросить. О невероятном, неприемлемом!

– Не хочу становиться чудовищем, тетя Оля…. – Григорий снова закашлялся, а она завороженно наблюдала, как толчками выплескивается из раны на шее кровь. Она сорвала с шеи платок, зажала рану. – Вы должны пообещать. Не ради меня, ради Митяя! Чтобы я не пришел к нему, как моя Зося. Обещайте! – слабый голос Григория сорвался на крик и тут же затих. Не осталось у Грини ни сил, ни фарта. – Вы же знаете, что нужно делать… Как остановить это до того, как я… – Он не договорил, не захотел произносить это вслух. – Обещайте…

– Хорошо. – Ольга утерла катящуюся по щеке слезу. – Я все сделаю, Гриня.

– Нож… В кармане… – Кажется, Григорий вздохнул с облегчением, голова его безвольно откинулась на кучу листьев, и Ольга испугалась, что может не успеть, что нож мог где-то затеряться в пылу сражения, что не хватит воли или решимости.

Но нож нашелся. Холодное лезвие до крови оцарапало ладонь, но это такая ерунда… Ольга крепко сжала его рукоять, сверху вниз посмотрела на Григория. Он лежал с открытыми глазами, еще живой, но уже не жилец, почти нежить…

– Все хорошо… – сказал он одними лишь губами. – Вы ж коммунистка, тетя Оля? А значит, ни в ад, ни в рай не верите. А я вам разрешение даю… никакой это не грех… Это… – Он снова зашелся кашлем, и Ольгин платок насквозь пропитался его горячей кровью. – Это милосердие… – прохрипел он и глядя прямо Ольге в глаза велел: – Ну же!

Она сглотнула колючий горький ком, перехватила нож поудобнее. На мгновение закрыла глаза, собираясь с духом, пытаясь собраться с мыслями, а потом занесла нож…

* * *

Вода в Гремучем ручье была ледяной. Наверное. Ольга не чувствовала ни ее обжигающего холода, ни своих онемевших рук. Умывалась она механическими движениями, смывала кровь с лица, ладоней, пальто. А в голове звенел и никак не хотел затихать мучительный крик Григория, фартового Гринечки, от которого так некстати отвернулся фарт.

Ольга встала с коленей, подняла мокрое от слез и воды лицо к светлеющему небу, сделала глубокий вдох. Все! Нет у нее времени на страдания! Дело сделано. Грех это или не грех, не ей решать. У нее дети… Детей нужно защитить любой ценой. Шестерых защитить, а одного для начала попробовать найти. Она даже знает, как… Вот такое прощальное озарение, последний Гринин подарок.