– Это я беру на себя.

– Я же поэт, великий поэт, – сказал он.

После чего наблевал на стол и уснул.

* * *

…Держась за руки, Анжела и Ансельм подошли к розовой клумбе под дубом. Студенту было жалко убивать девушку. Ведь она явно готова переспать с ним! Ящерка не обманул. Он и правда писал стихи, которые студент и зачитал девушке, отчего та, по мнению Ансельма, растаяла как снежная вершина, а по версии ящерки, «потекла как сучка». Ансельм вспомнил, как закрыл дверь приемной, – на глазах недоумевающей Аурики Гогошар перерезал телефонный кабель, – встал на колени и стал читать……

лижи мою молодость, лижи мою страсть

как животное – соль.

прокуси мою руку,

вначале я ничего не почувствую

медная бляха синяка будет потом

все будет потом, сейчас прокуси и тяни, лижи

высасывай из меня эту дурную

кровь

обезумевшего от сверхнаполненности человека

я говорю о себе, ты понимаешь

я полон крови, я едва не лопаюсь от ее избытка

она брызжет по утрам фонтаном из моих ноздрей

система сообщающихся сосудов, слава матери-кукурузе, работает исправно

по утрам кровь течет из-под моих закрытых век,

сочится из-под ногтей, каплет с длинных красивых ресниц

от которых не одно сердце таяло

как мороженое, только сердце – кровью

кровь толчками вырывается их моих вен, я как будто Океан

а в моих венах миллионы китов, кровавых гренландских китов, синих молдавских китов, кашалотов, лопоухих, вислобрюхих и прочих китов

и они брызжут из меня по утрам фонтанами крови

радостно фыркают, ведь они тоже полны крови и жизни

я полон кровью, я полон жизни

страдание и чувства переполняют меня, льют изо рта

особенно мне удается легкая грусть и ненавязчивая тоска

мне все удается, потому что я полон жизни и крови

вытекающих из меня вовсе не потому, что я должен умереть,

а ради сохранения меня как сосуда

который не должен лопнуть, можно сказать

во мне есть предохранительный механизм, который спасает от перепроизводства

жизни и крови

и, конечно, я щедро делюсь всем этим с каждым встречным

поперечным, растяпой и головотяпом

а еще я полон железа, что вовсе не удивительно для тех

кто в химии знает толк

тонкий, как изысканные вина столовых

марок, ведь кровь полна железа

железистых опилок

поднеси к открытой ране магнит

и хлещущая кровь стянется к нему как куча

железной пыли

я полон железа и в виде крови, и в чистом, —

от слова «первозданный» меня отучил Андрей Первозванный, —

виде, в виде железного стержня

пронзающего мою спину вместо трусливо дезертировавшего

позвоночника, он не выдержал тяжести службы

и сбежал, трус, я разжаловал его и приговорил заочно к расстрелу перед строем и последующему повешению в торжественном разряженном солдатов каре

кюре отпоет его в последний путь

приделает к носу бантик и спустит гроб с телом на воду

а потом мы отправим его чистить картошку на кухню

вот что ждет

мой позвоночник, когда он вернется ко мне в надежде

на заклание агнца

вынь из меня эту страсть,

вытащи из меня железный стержень

своими губами

отсоси это жало,

тебе что, жалко

нет, так

бери

давай

да не давай в смысле

дай, а давай в смысле

давай начинай

в смысле

бери

так-так

вот

о!

.. Аурике стих так понравился, что она взяла, да и отсосала это жало. М-м-м-м, подумал Ансельм, и сладко потянулся. Но условия контракта с ящерком – который безмолвно маячил на стволе дуба, – надо было исполнять. Ведь если он, Ансельм, станет самым молодым министром Молдавии, все гогошары Молдавии – а не только Аурика Гогошар, – будут его. Так что Ансельм приготовился бить Аурику ножом в горло.

– А ведь я была влюблена в тебя с самого первого дня, когда ты появился в офисе, – сказала Аурика.

– Ты такой умный, такой юный, такой застенчивый, – сказала она.

– Давай встречаться? – сказала она.

– Может даже поженимся? – сказала она.

Расстегнула рубашку, прижалась к парню большими, свежими, упругими грудями и стала его целовать. Ансельм умоляюще глянул на дуб.

– Кхм, кхм, – напоминающе сказал ящерка.

Ансельм вздохнул, взял Аурику за подбородок, и девушка зажмурилась, в ожидании ласки.

– Хэк, – сказал Ансельм.

Нож вошел криво, но как по маслу. И тогда в широко раскрывшихся глазах Аурики студент Алсельм увидел дьявольские картины превращения ящерки в человека, о чем старался забыть до самой смерти…

А жил самый молодой министр Молдавии Ансельм Круду долго.

* * *

…По ночам Ансельм не раз вспоминал именно ту ночь.

Как он с сутулым, невнятного вида человеком, назвавшимся Лоринковым, прикопали под розовым кустом трепещущее еще тело девушки. Как капала на руки теплая и противно густая кровь. Как Лоринков, став человеком, ничуть не изменился в плане привычек, и жрал коньяк и блевал так же, как когда был ящером… Как шевелилась еще земля и Ансельм упал в обморок, а Лоринков, чертыхаясь, разрыл могилу, вытащил за руку наполовину Аурику из земли и протянул студенту потемневший из-за крови нож. Как блестели при полной Луне глаза несчастной девушки… И что они так и не закрылись. Даже когда Ансельм, озверев от всего этого и желая покончить поскорее, кромсал шею Аурики, – пока голове не заболталась – глаза ее так и не закрылись. С открытыми глазами они ее второй раз и закопали. Уходя, Лоринков похлопал Ансельма по спине и тихонько обронил фразу.

– Сэ мон сервитёр мэнтнан е тужур, вуаля у як аша си ву вуле парле ромэн (вот мой слуга отныне и навсегда, ну или «такие дела» если вы хотите говорить по-румынски» – фр.).

После чего прибавил уже громко, для Ансельма:

– Веди вини вици, пионер.

Видимо, последняя фраза и была с секретном. По крайней мере, с той поры Ансельм пошел за своими делами в гору, стал министром, позже премьером… И лишь иногда, по ночам, – в полнолуние, – он звонил красавице жене и, ссылаясь на дела, отпрашивался на ночевку в офисе. В полночь он выходил во двор своей уже партии.

Садился на скамейке и ждал, пока Аурика вылезет из-под розового куста

И, закрыв глаза, терпеливо переносил то, как девушка впивается в его шею острыми, словно бритвы, зубами. Выдирает из него вены, кромсает ребра, вытаскивает сердце. Муки жертвы ацтекских жрецов переживал в полнолуния самый могущественный политик Молдавии, Ансельм Круду.