class="p1">Ранее были исследованы материалы, предоставленные нашим зеком, относящиеся к убийству предпринимателя Чехова и адвоката Мендельсона. При этом, на мой взгляд, явно просматривается запрограммированная линия следствия, направленная на изобличение Сергея Алексеева, будто бы являющегося заглавным участником и заказчиком этих и других кровавых событий.

Но мы не пойдем на поводу официального мнения. Ведь эта тема нуждается в объективном и беспристрастном анализе. Мне этот навязанный постулат о безусловной виновности Сергея кажется изначально гнилым, не имеющим под собою никаких серьезных оснований. Но это мое личное убеждение, основанное на знании имеющихся материалов, документации и хронологии реальных событий печальной Иркутской драмы.

Старожилову вменялись убийства якобы по заказу Алексеева, а он их, эти убийства, не совершал! Настоящие заказчики и убийцы разгуливают на воле. Если, конечно еще «не завернули ласты» и их не прибрал к себе дьявол или какая-нибудь другая потусторонняя нечисть.

Снова буду представлять из прошлого общения слова нашего арестанта. Ведь кроме нас с вами никто не захотел его слушать и услышать. А задуматься здесь есть над чем, это однозначно.

Полагаю, что перед этим будет уместным привести отрывки из книги, написанной шариковой ручкой, о расследовании в тот же период времени другого уголовного дела:

«Приговоренный к пожизненному» Михаил Захарьин

…Что случилось тогда, той ночью? При каких обстоятельствах погиб Пашка? Он сделал это сам или его убили?

Уже не узнать! Как бы то ни было, можно сделать несколько выводов.

Первое: следствие убило Пашку!

Не Нацист, не он сам, а именно следствие.

Непосредственно тот, кто отдавал распоряжения, кто организовывал все условия для «добычи» показаний.

Цепочка такая: Диконова -> Сявкин -> Казак -> начальник следственной группы прокуратуры -> начальник отдела ОРЗУ МВД и начальник по оперативной работе СИЗО-1 г. Иркутска соответственно.

Первый – ставит цель, определяет задачи, одобряет. Второй – договаривается, разрабатывает план ломки, полностью курирует процесс дознания. Третий – подыскивает контингент, формирует пресс-хаты, а впоследствии прячет следы преступления.

Нацист (зек с кокардой – прим. автора) – всего лишь инструмент, пешка, исполнитель без свободы выбора. Таким животным нет места на свободе и вообще в жизни! Это животное неспособно существовать в обществе, не разрушая его.

Второе: следствие – машина, она беспощадна!

Третье: Пашку уничтожили. Сломали в нем человека, растоптав все смыслы, способные удержать его в этой жизни. Но он сделал все от него зависящее, чтобы не идти против своих. Он выбрал смерть.

И последнее! На его месте мог оказаться любой, в том числе и я, с такой же легкостью, как щелкнуть пальцами.

Что меня уберегло? Везение, стечение обстоятельств, мое сопротивление или все вместе взятое, не знаю. Но все случилось так, как случилось.

Пашки нет. Его похоронили в Братске возле маленькой часовни под тремя бронзовыми ангелами. Ему было всего двадцать шесть лет.

Ну а я размазан приговором и взят в плен на долгие, долгие годы.

Сейчас мне тридцать пять. Где и как закончится моя жизнь, я не знаю. Какая-то часть моего беспокойного сознания сохранила атмосферу 2003 года. Это было так давно, что кажется уже неправдой. Но мне до сих пор изредка снится Пашка и другие люди из моего прошлого…

Ничего не исправить. В настоящем нет места сожалениям и очень мало возможностей что-то изменить. Есть лишь желание идти вперед, жить дальше, чтобы посмотреть, что там за углом. И есть желание рассказать о прошлом…

…18 ноября 2003 года меня вызвали на этап со всеми вещами. Это было очень неожиданно и пахло опасностью, потому что вызвали на дальний этап. Значит, в СИЗО другого города или области. Воображение рисовало мне страшные пресс-хаты красноярского СИЗО с его отморозками. Все это меня, мягко говоря, не радовало.

Минут через тридцать меня со всеми вещами (одна небольшая спортивная сумка) увели в этапный бокс, где плотно курила толпа гомонящих зэков. А затем за мной пришел дежурный. Приказав оставить сумку в боксе, он отвел меня на второй этаж в следственные кабинеты.

Обрадовался: к адвокату! Но в кабинете я наткнулся не на Славу, а на Диконову, которая смотрела на меня через очки хитрым, изучающим взглядом. На ее лице было удовлетворение и заметный налет нахальства. Так ведет себя человек, когда чувствует свое превосходство. На тот момент она являлась руководителем следственной группы. Маленькая женщина с коротко стриженными крашеными волосами, в очках, с умным взглядом и с непропорционально огромными «буферами».

Диконова отобрала у меня объяснение по поводу моей жалобы на предмет применения ко мне недозволенных методов дознания – пыток. Я рассказал ей все подробности дней, проведенных в УБОПе, я рассказал ей о Нацисте и камере, в которой находился. При этом я недоумевал от абсурда происходящего. Человек, который напрямую заинтересован в исходе нашего уголовного дела, который возглавлял его, – рассматривал мою жалобу, содержащую факты правонарушения должностных лиц следственной группы, руководителем которой он и являлся! То есть мою жалобу рассматривал прокурор, на действия которого я жаловался! Это просто Кафка какой-то! Сюр!

Тем не менее она сделала вид, что выполняет свои профессиональные обязанности непредвзято. А я выразил наивную надежду, что материал будет рассмотрен объективно, и поинтересовался в конце разговора: «Куда меня этапируют?» – «Не знаю, – сказала она, – либо в Ташкент, либо в Тулун» (постановление о моем этапировании выносила непосредственно она).

Далее события продолжились в Тулунской тюрьме. Куда автора этих строк этапировали для дальнейших издевательств.

…Пять рыл смотрели на меня. Светила тусклая лампочка. Играл, нет, не играл, а хрипел паршивый шансон. Было накурено. Чувство физической безвыходности, захлопнувшейся ловушки охватило меня.

А потом ситуация вышла из-под контроля. Контроль над своими действиями потеряли Матиюнос и Рыба. Контроль над ними потерял оперативник, мать его, Седых. Мне эта «потеря контроля» чуть не стоила жизни!

Все развернулось быстро и неожиданно. Рыба еще раз вышел к Седому, чтобы выпросить водки. Им хотелось догнаться, а Седому нужно было выполнение «задания»: сломать меня физически, опустить (я позже узнал, что такую задачу ставил Иркутск). Вернувшись с пустыми руками, он сел возле меня и заговорил, обращаясь одновременно и ко мне, и к Матиюносу, и чтобы слышали все. Заговорил полушутливо и как бы не всерьез: «Да, сука, Седой не дает больше водки. Говорит, Захарина избейте, тогда дам, – и пьяненько так усмехнулся собственной шутке. – Кхе-кхе». Остальные подхватили. Я не заметил, как в бровь прилетел его локоть. Это было совершенно неожиданно, исподтишка. Лопнула кожа, по лицу хлынула кровь. Доли секунды – и в голову мне летит колено Матиюноса, который сидел напротив. Удар был такой силы, что меня опрокинуло назад, и я на секунду потерял все