Никто не знал, откуда взялся Джованни. Был он тут всегда. И всегда чинил, красил и приводил в порядок болиды к гонкам. Он не был бог весть каким механиком, он был мастером по кузовам. Да в болиде особенно и чинить было нечего. Движок – циклопический примус, как правило, ворованный с боевых истребителей начала двадцать первого века, и кузов. Кузов был гордостью участника гонок. Где кто их добывал для себя – тайна. Я свой выменял у Ларина за ящик нормандских устриц много лет назад. Устрицы были свежие, уложенные в изготовленном из щепы ящичке слоями и проложены водорослями. На ящике была выжжена надпись – кто их поймал и дата – «1815 год». В общем, экологически чистый продукт. Ларин заказал их мне заранее. Его болид (Ларин не умел ездить даже на велосипеде) был стар, мят и беспомощно лежал на брюхе в дальних закоулках гаража Джованни. Но был он сделан по чьему-то заказу у Бертони, и когда я сообщил Джованни, что буду на нем ездить, то вызвал бурю восторгов.

Поковырявшись пару дней с движком, я выкатил это антикварное чудо на асфальтную площадку у гаража. Гараж находился в самом тылу оранжереи восточного ландшафта. Умники говорили – чтобы перебить вонь сакур. В общем, движок завелся с пол-оборота. Меня спасло то, что до стены гаража болид не смог разогнаться как следует. Всего лишь, чтобы расквасить его перёд в жутковатого вида лепешку. От обиды за себя и аппарат я чуть было не расплакался. Но когда я заявил, что хочу его починить, Джованни страшно зауважал меня во второй раз. И согласился руководить работами (читай чинить с моей помощью).

Было это в тот короткий период, когда я застрял в Службе между двумя заданиями без отправки в спящий режим. Несколько коротких недель я кромсал мятое железо, вытягивал его гидролебедкой, потом варил, потом клепал и опять варил, грел и стучал молотком. Потом Джованни лично красил его кузов волшебной краской РРР. Потом бегал в истерике и орал: «Porca, porca, porca!! Porca merdaca!», когда капля воды, упавшая с крыши оранжереи, убила его ювелирную покраску. Потом мы выкатили это все из гаража. И тут стало ясно, почему Джованни согласился восстанавливать эту тарантайку. В чистой, снежной белизны машине угадывался силуэт птицы. Те неприметные изгибы, которые мог создать только великий художник, неважно, что он рисовал – машину или мадонну. Я, увидев впервые в первозданном виде болид, понял – он всегда будет первым. С Джованни мы стали друзьями. И хоть в гонках я участвовал редко и совсем непонятно, как это соизмерялось с жизнью Джованни, всегда мой болид был готов на все «пять». Надо было только прийти к Джованни и спросить – «Как дела? Come va?».

Вот и сегодня я пошел к Джованни. Ведь гонки скоро. Еще издали я понял, что у Джованни новая идея-фикс. Посреди гаражного двора стояло странное сооружение, вроде и похожее на передвижное средство, но уж больно авангардистское. C радостными воплями, яростно сверкая лысиной в лучах осветительных ламп, из недр гаража выскочил Джованни. Был он, как всегда, в жуткого вида болоньевой куртке на синтепоне. Сколько аппаратов и механизмов она пережила? Вся в краске, с дырками от сварочных брызг, она ухитрялась сохранять оттенки изначального красного цвета. В правой руке Джованни держал маленький гаечный ключ.

После объятий, целования воздуха за ухом, расспросов «что и как» и всяких «а правда, что...» Джованни стал рассказывать главную новость. Он восстанавливает знаменитую 2CV! На мой вопрос, где он ее взял, Джованни стал что-то рассказывать про родственников в Бари, про знакомого дона Пижини и что главное – иметь друзей на родине... Надо сказать, что Джованни попал к нам в Службу из Италии примерно четырнадцатого века. Причем, что никто не знает, зачем. И как его знакомые на родине могли помочь с такой рухлядью? Потом он посвятил меня в свои великие планы. Он залатает днище, сделает кожаный салон, и что уже заказал (где???) новые, аутентичные бирки, и что ему обещали разрешить ездить потом на этой штуке по одной из оранжерей. При изложении планов этих громадья Джованни весь светился.

Потом Джованни повел меня вглубь ангара, картинным движением сдернул покрывало и включил столпившиеся у потолка прожекторы. Мой болид, отполированный, без единой царапинки стоял на небольшом подиуме. Джованни был верен себе, как всегда. К гонкам я был готов. Но до них еще было время.

Звуки становились совсем угрожающими. Стонущий вой опять поднял нас среди ночи. Создавалось впечатление, что кто-то в очередной раз нарочно будит нас. Безумный призрак, дождавшись, когда мы уснем, с монтировкой в руках носился, тарабаня по стенам, скрежеща по трубам, тыча пальцами в коннекторы силовой линии, вызывая брызги искр. Аким ходил по станции, осматривая многочисленные трубопроводы. Но особого энтузиазма на его лице не было. За большими, разделенными упрочняющими фрамугами иллюминаторами стояла лунная ночь... Ночь на Луне.

Экипаж первой лунной станции под странным названием «Экспедиция» состоял из двух человек. Освещенная орбитальным зеркалом площадка вокруг нее только подчеркивала черноту неба. Постоянное освещение, задуманное изначально для того чтобы снизить вероятность клаустрофобии, усиливало чувство одиночества. Холодные звезды, четкие абрисы скал. Все такое чужое. Строгую и бесхитростную жизнь экспедиции сопровождало одно чувство – мы далеко. Мы одни. Можно быть одному в темном чулане. И когда станет страшно, с криками выбежать во двор к друзьям. Можно одному, совсем одному, ходить по завешенному моросящим дождем городу, провожая взглядом машины. И можно быть одиноким так. Под пристальным вниманием сотен следящих станций, с ежедневным описанием собственного здоровья в сводке новостей. Но быть далеко, так далеко, что даже свет сюда опаздывает. А теперь еще и эти стоны железа.

– Наверное, все это связано с перегревом дьюаров с кислородом, – предположил я.

Действительно, кислород, основа нашей жизни, хранился в жидком виде в дьюарах, расположенных под многослойным покрытием пола станции. Долго сопя над неподдающимися квадратными фальшпанелями, мы наконец добрались до сосудов. Один из них был совсем странного вида – сплющенный, как грелка. Другой хранил первозданные формы – круглый и жизнерадостный.

– Проверь, пожалуйста, предохранительный клапан, – попросил Аким.

Я стал елозить пальцем вокруг клапана, не совсем понимая, как его можно проверить.

– Да что ты в самом деле, – разозлился Аким, – смотри.

Он придавил пальцем клапан сверху. Тот, как взбесившись, отозвался яростной струей испаряющегося газа. С шипением, так похожим на преследующий нас звук, струя била вверх, пересыщая атмосферу кислородом и грозя взрывом.

– Глуши его! – заорал Аким. – Быстро!

Видя мою растерянность, он выхватил у меня из рук приспособу. Тефлоновый ключ-вилочку. Сам клапан был украшен сверху двумя углублениями – для специального ключа. Это позволяло избежать случайностей. Не крутить же его монеткой (откуда она тут?), а если крутить правильным ключом, то не сломаешь. Аким пытался вставить ключ рожками в эти углубления, однако ничего не выходило – струя отбрасывала его.

– Дай, – не выдержал я, – ты не сможешь!