и вернуться. Отпуск у меня вот-вот, а я любитель-рыболов. Щук думал половить. Лето под Москвой тёплое. А здесь оно как?

— Кусочками: холодное, тёплое, опять холодное.

В это время облака над морем разошлись и выглянуло солнце. Вода из серой стала синей. На мостике потеплело.

— Вот и кусочек лета, — сказал начальник. — Успеете вернуться к своим щукам… Вы ночной лов когда-нибудь видели?

— Нет.

— Ахнете.

Ночной лов

Сейнер шёл долго. Я спустился в каюту и уснул.

Ночью меня разбудили.

Вышел я из каюты, поднялся по узенькому железному трапу на палубу и действительно ахнул.

На спокойной ночной воде покачивался целый город.

Десятки судов стояли на месте, и у всех между мачтами горели голубым огнём цепочки электрических ламп.

У бортов теснились рыбаки. Они вертели ручки катушек, капроновые лески убегали вниз на глубину и возвращались, таща на крючках пляшущих, щёлкающих хвостами кальмаров.

— Осторожнее, берегите глаза! — крикнул мне начальник лова.

Он тоже стоял около катушки. На жестяном лотке перед ним билось сразу три или четыре животных. Они плевались — выпускали из себя струи воды и тёмной чернильной жидкости.

«Это от неё надо беречь глаза», — понял я.

Я поднял фотоаппарат, включил лампу-вспышку и начал фотографировать.

При ярком голубом свете и люди, и кальмары, и само судно казались ненастоящими, выдуманными. Лица у рыбаков были зелёные, куртки — лиловые, кальмары на палубе — чёрные.

— Что стоишь? — крикнул мне кто-то. — Вон свободная!

Я подошёл к свободной катушке, повернул её ручку, и из воды, трепеща и брызгаясь, показался кальмар.

«Зачем это я? Мне ведь нужны живые, непойманные!»

Я свесился с аппаратом через борт.

Там из чёрной глубины всплывали на свет стаи кальмаров. Они плыли, как рыбы, держа строй, вытянув вперёд щупальца, тараща чёрные пуговичные глаза.

Они, наверное, не видели сейчас ничего, кроме голубого света наверху и пёстрых, блестящих подвесок.

Вытянув щупальца, кальмары плыли прямо на меня.

За осьминогом

— Ну вот, а теперь пойдите в море с водолазами. Попросите их достать вам осьминога, а потом снимите его под водой, — сказал мне через несколько дней начальник лова.

И я пошёл на водолазном катере с добытчиками раковин мидий.

Шкипер — старшина катера — объяснил водолазу:

— Мидии мидиями, а если увидишь осьминога, тоже бери. Товарищу из города нужно. Понял?

— Понял.

Мы стали на якоре около небольшого островка.

На водолаза надели костюм. Он взял в руки верёвочный мешок — питомзу — и шагнул за борт на ступеньки железной лесенки.

На плечи водолазу поставили медную голову — шлем. Привинтили. Шлёпнули по макушке. Пошёл!

Водолаз опустил руки, повалился в воду. В том месте, где он исчез, всплыло целое облако пузырей.

Я представил, как водолаз идёт по дну и тащит за собой тяжёлый резиновый шланг и телефонный провод. За водолазом тянулась, как хвост, белая дорожка пузырей. Она тянулась от катера к берегу.

Мне дали телефонную трубку.

В трубке было слышно, как шумит, врывается в шлем воздух, как тяжело дышит водолаз.

— Ушёл! — послышалось наконец в трубке.

— Кто ушёл?

Водолаз не ответил. Белая дорожка повернула назад.

Когда водолаз вернулся к катеру, ему бросили на дно верёвочку с крючком. За верёвку вытащили питомзу, полную чёрных раковин мидий.

Они были похожи на огромные семечки.

— Почистят, сварят — будут консервы! — сказал шкипер.

Водолаз теперь ходил около самого катера. Пуф! Пуф! — шумело в телефонной трубке.

Вдруг в ней защёлкало, забормотало. Вода за кормой катера закипела, и в облаке пузырей показалась зелёная рубаха водолаза.

На ней шевелилось что-то красное, ногастое.

— Осьминог! — закричал я.

Из каюты выскочили моторист и матрос. Вместе со шкипером они подтащили водолаза к борту.

— Раз! Два! — Мы перевалили водолаза вместе с его добычей через борт.

Здесь осьминог отпустил человека, со свистом засосал в себя воздух, зашипел, начал горбиться, расти вверх. Щупальца с белыми присосками укорачивались, поджимались. В полуприкрытых белыми шторками глазах чернел испуг. Вокруг глаз сбегались морщинки.

Я поднял аппарат и сделал снимок, второй.

Теперь самое главное — снять осьминога под водой.

Водолаз разделся, и его медноголовый костюм надели на меня.

Для подводных съёмок у меня был специальный аппарат в чехле. Я взял его, и меня опустили за борт.

Надо мной засветилось серебристое небо. Это была поверхность воды.

Внизу, под ногами, зачернела, заиграла пятнами земля — морское дно.

Я повис между небом и землёй.

Над головой парил, как дирижабль, катер. Качалась спущенная с него в воду лесенка.

— Готовы? — спросил по телефону шкипер.

— Готов.

На ступеньках лесенки показались чьи-то резиновые сапоги. Потом в облаке пузырей появилось тело осьминога. Оно плавало надо мной, как большой розовый зонт.

Я начал снимать его.

Поняв, что он на свободе, осьминог сложил щупальца и поплыл вниз, раздувая и сокращая тело.

Когда он проплывал мимо меня, я опять увидел его глаза. Они были печальные и усталые. Вокруг глаз белели морщинки.

Осьминог сделал круг подо мной и сел, как на парашюте, на дно.

Невдалеке от него белела груда камней. Клубясь и раздуваясь, осьминог двинулся к ней. Он успокаивался и был уже не розовым, а серовато-зелёным. Дойдя до камней, выбрал щель поуже и начал забираться в неё. Щель была маленькая, а осьминог большой. Он плющился, тянулся, как резина, вползал.

Через минуту его уже не было видно. Потом из расселины снова показалось щупальце. Оно на ощупь выбрало плоский голыш, подняло его и скрылось, заложив камнем вход.

Дверь заперта. Теперь можно отдыхать. Можно приходить в себя. Наверное, это очень страшно — встретиться с человеком и быть вынутым из воды.

Я сказал: «Всё!» — и меня начали поднимать. Всё. С головоногими всё.

В Москве

Когда я пришёл в издательство, там долго рассматривали мои снимки.

— Так. Осьминог… Кальмары… Отлично! А где каракатицы?

— Вот тут.

— Простите, здесь одни кирпичи.

— Тогда вот тут.

— А здесь какая-то дощечка: «Вход воспрещён!» Зачем вы её сняли?

— Понимаете, тут и каракатицы есть. Только их плохо видно — они замаскировались. Вы присмотритесь.

— Где?.. Вот это?.. A-а? Смотрите какие хитрые! Отличная фотография. Мы так её и назовём: «Где каракатицы?» Ну, как лето на Дальнем