За окном виднелось ночное небо в тусклом пурпурном зареве городских огней, как будто окрашенное вечным рассветом. Фиби закрыла глаза, стараясь ни о чем не думать, но в голове крутились слова давешней изящной французской песни:

18

粉身碎骨

Будь готов всем пожертвовать

Впервые Джастин заговорил с ней в аэропорту Субанг, где она ожидала объявления посадки на лондонский рейс. Инхой показала на стрижей, носившихся в вышине огромного зала в форме шатра, и рассмеялась, будто увидев нечто фантастическое.

– Интересно, они гадят? – сказала она. – Тогда почему никто не обляпан? Их вон целая стая.

– Не знаю, – ответил Джастин. – Наверное, помет растворяется в воздухе.

Вокруг толпились малайские семьи, провожавшие родичей в хадж, малыши безутешно плакали вслед матерям, исчезавшим в посадочных выходах. Инхой была в небесно-голубых мешковатых джинсах, едва доходивших до щиколоток, грубой вязки свитер кофейного цвета она повязала на талии и теперь играла его рукавами, дожидаясь, пока Дункан сдаст багаж. Покончив с сумками, он на секунду взял ее за руку; они лишь недавно стали парой и пока еще не знали, в какой степени могут выражать свои чувства публично.

– Спасибо, что подвез. – Дункан хлопнул брата по плечу. – Ну, пока.

– Самое меньшее, что я мог сделать для младшего брата, – сказал Джастин, но молодая пара, шагая на посадку, уже отбыла навстречу новой жизни. Шел 1990 год, по радио пела Шила Маджид[63], воздух отдавал ароматом кретека[64] и листьев карри.

Джастин уже видел Инхой чуть раньше – на устроенном приятелем брата вечере, непринужденной пирушке ровесников, только что окончивших школу и вскоре уезжавших на учебу за границей – в Америке, Англии, Австралии. Конечно, в компании была иерархическая верхушка, которую ждали Оксбридж и Лига плюща, но в целом на вечеринке царил дух товарищества, порожденный сознанием, что все ее участники принадлежат к элите. Возможность отъезда из Малайзии уже означала привилегированность.

А вот Джастин никуда не уезжал. Его не ждала учеба ни в заграничном, ни в каком другом колледже, он, как и его родители, уже укоренился в здешней жизни. На пять-шесть лет старше всех пировавших, он исполнял роль шофера и неприметной дуэньи, приглядывающей за младшим братом, который проявлял склонность к излишеству: сигареты «Мальборо», алкоголь, сомнительные ночные клубы. «Что поделаешь, творческая натура» – так родители объясняли его поведение, сопровождая эти слова улыбкой и покачиванием головы. Причуды младшего сына их не тревожили, словно все его выходки балансировались стабильной надежностью Джастина – один брат уравновешивает другого, и если старший рядом, все всегда будет в порядке.

Вот почему Джастин оказался среди юнцов, опьяненных текилой и предвкушением учебы в элитном колледже, вот почему он, как обычно, сидел в уголке, стараясь не привлекать внимания, – скучный старший брат живчика Дункана, тот самый, что в восемнадцать лет закончил образование, еле-еле одолев последний школьный год. На вечеринке все ему были знакомы, поскольку росли они вместе. Он видел, как два парня спихнули друг друга в бассейн, как парень с девушкой удалились вглубь темного сада с раскидистыми пальмами на входе, заметил, как еще одна пара украдкой, по раздельности поднялась в верхнюю комнату – сначала девушка, через полминуты парень. Они рассчитывали, что никто не прознает об их свидании, но ничто не ускользнуло от Джастина, чьей задачей и было следить за порядком, подмечая маленькие человеческие слабости.

Инхой приехала поздно, когда первоначальное общее веселье схлынуло и народ разбился на маленькие компании. Она шла по извилистой дорожке, в балийской манере выложенной камнями; в свете садовых фонарей, спрятанных в низеньких каменных пагодах, мелькали ее крепкие икры, не прикрытые шортами-бермудами. Инхой сутулилась и слегка волочила ноги, словно безмерно устала и вечеринка эта была ей в тягость. Из-за стоявших торчком коротко стриженных волос голова ее казалась забавно квадратной, на плече болталась расшитая цветным бисером холщовая сумка типа гималайской котомки.

Джастин услышал разговор двух девушек, наблюдавших за появлением Инхой:

– Кажется, она едет в Лондон?

– Да. Понакупит там себе лесбийской одежды.

Остановившись в центре прямоугольной лужайки возле бассейна, Инхой оглядела поредевшую толпу гостей. На миг взгляд ее задержался на Джастине, но она тотчас отвернулась и зашагала к маленькой группе, окружившей Дункана. Увидев свою подругу, тот, изрядно подогретый ромовым пуншем, издал наигранно писклявый вопль «Ой, кто к нам пришел!» и расцеловал ее в обе щеки. Джастин был удивлен подобным кривляньем брата, прежде не проявлявшимся.

В последующие три года Инхой и Дункан, приезжая домой на каникулы, выглядели все более сплоченной парой, словно каждый семестр за рубежом теснее сближал их друг с другом, отдаляя от прочего мира. Возвращаясь с работы, Джастин заставал их за чтением газет – развалившись на диване, они комментировали новости тоном, в котором слышались скука и эдакое разочарование. Однажды с банкой колы он сел перед телевизором, а Инхой, уронив газету на пол, испустила вздох и, глядя в потолок, проговорила:

– Все это одно дерьмо.

– Что именно? – спросил Джастин.

Дункан, лежавший валетом с Инхой, сказал, не отрываясь от книги:

– Милая, ты же знаешь, что это за страна. Тут никогда ничего не изменится.

– Вот, пожалуйста. – Инхой повернулась к телевизору, где шел выпуск новостей. Джастин собирался переключить канал, но теперь повременил. – Новости все равно что роман, сплошь вымысел. Гляньте, толстозадый министр притворяется, будто и впрямь озабочен паводком. Деньгами, которые якобы выделяются на новый мост, он покупает голоса.

Инхой окинула Джастина таким взглядом, будто именно он, замешанный в махинациях, был виною паводков, коррупции и людских страданий. Джастин переключил телевизор на спортивный канал.

– Не понимаю, малыш, почему ты так переживаешь, – сказал Дункан. – Ничего нового. Ты же выросла в этом дерьме. Уж кому-кому, а тебе не стоит удивляться.

На обложке его книги Джастин разглядел только часть заголовка: «Западная эстетика…» Инхой опять вздохнула, повернулась на бок и, подложив диванную подушку под голову, невидяще уставилась в экран телевизора.

– Да, наверное. Только сейчас уж совсем тошно. Никому ни черта не нужно. Всех интересуют лишь деньги, гулянки и спорт.

Оба даже не смотрели на Джастина, словно его вообще не было в комнате.

Пара много путешествовала по Европе и Азии, возвращаясь полной впечатлений, ошеломительное богатство которых скрывала за неразговорчивостью. На вопрос, как выглядит воссоединенный Берлин, отвечали: «Просто… изумительно», не вдаваясь в подробности и предоставляя слушателю сгорать от любопытства. «Каков Рим?» – «Есть проблемы». – «А Санкт-Петербург?» – «Красив, но… неоднозначен». Иногда пара описывала свои путешествия в очерках – в «Новых стремнинах времени» Инхой сделала подробный (в основном негативный) обзор архитектурных творений Гауди, изложив свою нелюбовь к Барселоне в целом; в «Звезде»