Ходкевич лично возглавил войска, шедшие на приступ, и сам сражался в гуще боя. Свидетели вспоминали, что гетман «скакал по полку всюду, аки лев, рыкая на своих, повелевая крепце напрязати оружие свое». Защитники Климентьевского острога, бились, как могли, но были посечены все до единого. До Кремля гетману оставалось менее двух вёрст. Казалось, для поляков и литвы наступил долгожданный час снятия осады Кремля и Китай-города, час торжества оружия Речи Посполитой, позора и гибели России! …

Положение спас Козьма Минин… Как только стемнело он собрал все окружавшие его отряды в кулак и повёл их в отчаянный ночной соступ с врагом. Враг не ожидал столь дружного отпора и попятился. Большинство воинов, пошедших за Мининым погибло. Козьма был ранен, но пример смельчаков воодушевил русскую пехоту и спешившуюся конницу. В той ночной рукопашной сече русские ополченцы отбросили поляков к Климентьевскому острогу и к валам земляного города.

Солдаты гетмана Ходкевича, пришедшие в себя после стремительного приступа русских, укрепились в остроге. Они перевезли туда возы с продовольствием для «кремлёвских сидельцев», запаслись порохом и снарядами, водрузили хоругвь на храме святого папы Римского Климента. Но, видимо, святой и праведный папа Климент, взиравший с небес на грешную землю и потоки крови, проливаемые христианами латинского (римского) и православного исповедания, не испросил у Господа Христа заступничества для христиан римского закона…

* * *

Узнав ночью, что творится у храма святого римского епископа, Авраамий Палицын воспалился всей душой и молвил:

– Эх, казаки, казаки! Побоялися за Христа постояти! Сам поиду к ним…

Рано утром 24 августа Трубецкой и Беззубцев пытались удержать Авраамия в стане, но тот даже не послушал их. С рассвета и часа не прошло, как Троицкий келарь пришёл к казакам со стороны Москвы-реки с посохом в руках, одетый в старый обветшавший подрясник с распущенными власами, растрёпанной брадой и горящими от вдохновения очами «яко древний пещерный мних-анахорет». Приблизившись к казакам, встретившим его на расстоянии пушечного выстрела от Климентовского острога, он вдруг громко запел малоизвестный тропарь. Голос его зычно, чудно и дивно зазвучал среди канонады и выстрелов:

– «Земнамго самна сламву остамвив, Небемсное Цамрство наслемдовал есим, кромвными камплями, ямко пречумдным каммением, нетлемнныя венцым украсимл есим и ко Христум привемл есим собомр страстотемрпец. С лимки амнгельскими в невечемрнем свемте незаходиммаго Сомлнца Христам обремл есим, свямте Андреме Стратиламте, Егомже молим с пострадамвшими с тобомю примсно, да спасемт думши намша».

Казаки слегка опешили, когда старец, поющий молитву, подошёл вплотную к ним…

– Что ж вы, детушки! Ляхов и литву испугались, а Господа не побоялися?! – зычно вопросил он.

– Давят ляхи! Многих братов наших посекли и постреляли до смерти! Кровию умылися! Отче, моли Господа Христа о нас грешных! – недружно отвечали ему казаки.

Тут вслед за Авраамием к казачьим укреплениям и возам прискакали Беззубцев и Юрлов.

– Что, братья-казаки, Москву-матушку – Дом Пресвятой Богородицы защитить от супостата дело-то тяжкое! Потруднее будет, чем отобрать у беззаконного царя Шуйского!? – дерзко и гневно вопросил Беззубцев, то ли зло улыбаясь, то ли, скаля зубы.

– Коли ты, воевода, сам нас поведёшь, не побоимся, отобьём острог у литвы и ляхов! – кричали ему в ответ одни.

– Жизни-то свои покладём! А кто жив останется, тому с голоду помирать!? – отвечали ему другие.

– Детушки! Не пожалею казны Святой Троицы! Всех вас жалованьем наделю, одену всех и корма пришлю! А кто в сече сей смерть приимет, их женам и чадам жалование выплачу! Христом-Богом молю вы! Не дайте в руце латинянам Дом Пресвятой Богородицы! – возопил Авраамий, целуя Крест!

Жизни свои положим, отче! Не отдадим Москву латинянам! Веди Воевода! – многогласно отвечали старцу и Беззубцеву казаки.

– Звоните в колоколы и била, созывайте люд воинский! Все, кого Господь сподобит меч держати, дерзайте на ворога! Благословляю вы! – отвечал старец, осеняя казаков Крестом.

Через четверть часа в храмах близ Москвы-реки ударили в колокола. Весь воинский люд ополчения и казаки, отступившие, потерявшиеся во время сражения, устремились к Замоскворечью.

– Ратуй, православный люд! – загремел призыв вдоль речных берегов.

Воспользовавшись передышкой, и подготовкой казаков к приступу Пожарский и Минин собирали и перестраивали войска, готовясь нанести новый удар гетманскому войску. Не прошло и часа, как Беззубцев с обнажённой саблей в деснице, верхом в седле, повёл казаков на приступ Климетовского острога. Рядом с ним неотлучно верхом был Юрлов, крутя правой дланью, сверкающий на солнце клинок и держа в левой пищаль-ручницу. Казаки дружно ринулись за ними. Вслед за казаками к острогу двинулся и Авраамий, певший молитвы и тропарь. С острога раздались ружейные и орудийные залпы. Град пуль и дроба окатил казаков. Кто был убит, а кто ранен. Казаки не отступили, не побежали вспять. Даже раненые шли на приступ. Озверев от крови и ран, они ворвались в укрепления острога и завязали смертельную, страшную сечу с врагом…

Вспоминая о той кровавой сече уже позднее Авраамий писал, что «казаки убо которые от Климента святаго из острожка выбегли, и озревшися на острог святаго Климента, видеша на церкви литовские знамена зело… прослезившеся к Богу, – мало бе их числом, – и тако возврашщеся и устремишася единодушно ко острогу приступили. И вземше его, литовских людей всех острию меча предаша и запасы их поимаша. Прочие же литовские люди устрашишася зело и вспять возвратишася: овии во град Москву, инии же к гетману своему; казаки же гоняще и побивающе их…».

В той жестокой схватке Беззубцев сумел ворваться в острог и срубил двоих польских солдат, но получил рану от пули в бедро правой ноги. Истекая кровью, он чуть не выпал из седла. Но Юрлов сумел вовремя привязать раненого друга к шее коня арканом, ухватил узду и вывел Беззубцева из боя. Никто не знал в те часы, что с возвращением Климентовского острога в полдень 24 августа свершилось главное – кульминация сражения за столицу России пройдена. После той сечи наступила продолжительная тишина, войска бездействовали, пушки и ружья не палили, не слыхать было лязга сабель и ударов секир, не стучали подковы. Тишину нарушали лишь стоны раненых да ржание коней.

* * *

В те часы затишья русская «пехота легоша по ямам и по кропивам на пути, чтоб не пропустить етмана в город». Ополченцы и казаки рыли окопы, вбивали в землю колья, сцепляли возы и телеги, чтоб не прошла вражеская конница. Люди чистили оружие, точили сабли и секиры. Всё это делалось добровольно, без принуждения. Князь Дмитрий Пожарский и Козьма Минин, несмотря на серьёзные потери, на временную растерянность, беспорядки и отступление, смогли собрать в кулак