Он обернулся и посмотрел на Джона. Тот взял себя в руки.

– Это произошло случайно, – солгал он, вспомнив в замешательстве, как однажды сбросил миниатюру с полки. Габриель поджал губы.

– Надо думать, – выговорил он. – Странно, что ты вообще не выбросил ее.

Джон растерянно смотрел, как пальцы Габриеля сжали миниатюру.

– У меня сохранилось несколько портретов матери, – сказал он. – После ее смерти отец большинство из них изрезал. Эта миниатюра стояла у матушки… – Он почувствовал, что слова даются ему с трудом, но заставил себя договорить: – …рядом с кроватью. Ее горничная спрятала ее от отца, когда он уничтожал ее вещи. А потом отдала мне.

Габриель кивнул, глядя на миниатюру с выражением страдания и гнева. Джон вдруг вспомнил, как его брат за обедом развлекал Марианну. Пальцы сами собой сжались в кулаки. Он шагнул к брату, который настороженно и мрачно смотрел на него.

– Забирай ее, черт с тобой, – выговорил Джон. – Она бы предпочла, чтобы ее взял ты.

Габриель молча пошел к двери, и Джон не сумел сдержаться.

– Она любила только тебя, – сказал он. – До сих пор все женщины без ума от тебя, стоит только тебе на них взглянуть. И все из-за твоей дьявольской красоты и сладкого обхождения.

Габриель обернулся.

– Я не виноват, что природа наградила меня таким лицом. Почему ты ненавидишь меня за это?

– Потому что я не могу с тобой состязаться! – Джон был зол. Ему было слишком больно, чтобы он мог контролировать свои слова. – Потому что она любила одного тебя! – Он вышел за братом в коридор и остановился. Он выдал себя. Как видно, душевной ране никогда не затянуться.

– Она и тебя любила, – спокойно произнес Габриель. – Я помню, как она расстраивалась, когда отец врывался и уводил тебя, когда она приходила к нам в детскую почитать вслух или спеть на ночь колыбельную. Один раз он крикнул ей: «Не смей сюсюкать с моим наследником! Я не хочу, чтобы он вырос неженкой».

У Джона сжалось сердце.

– Я ничего такого не помню, – с трудом выговорил он. – Впрочем, кое-что я все же припоминаю. В основном то, что ты всегда сидел у нее на коленях, а я в сторонке. Да, я тебя за это ненавидел. – Он с трудом перевел дыхание.

– Она любила тебя, – повторил Габриель. – И отец тоже, а меня он не выносил, ты сам знаешь. Тебя любили они оба. И все равно ты меня ненавидишь!

– Любить умела только она. Отец требовал, чтобы я был с ним рядом, но охотнее отвешивал оплеухи, чем обнимал. Я всегда думал, что тебе повезло больше…

Габриель мрачно усмехнулся:

– А я думал, что тебе, когда он вышвырнул меня за порог, лишил того, что полагалось мне по праву рождения. Сейчас я здесь только для того, чтобы он перевернулся в своем пышном склепе.

Джон отвел взгляд, чтобы не видеть его пылающих ненавистью глаз.

– Я не сразу узнал, что он выгнал тебя, – сказал он, хотя и понимал, что это слабое оправдание.

– И ты приложил все силы, чтобы меня разыскать?

– Нет, хотя следовало бы. Я хотел убедиться, что ты не голодаешь, что у тебя есть крыша над головой… – На миг он ощутил свою вину, но это чувство вытиснилось другим, чем-то тяжелым и мрачным. – Но ты, как видно, вполне преуспел в жизни, – произнес он жестко, – если судить по красочным блюдам, которыми ты потчевал дам за обедом.

Габриель пристально взглянул на него.

– Так вот в чем дело? Я догадывался. Когда ты смотришь на миссис Хьюз, твои глаза тебя выдают. Зачем же ты сделал предложение другой?

– На самом деле я ничего не делал, – горько произнес Джон. – Ей это только показалось.

Габриель рассмеялся, и Джон гневно шагнул к нему.

– Не стоит, – предостерег его брат. – У тебя только одна рука действует, а в прошлый раз тебе и с двумя не слишком повезло.

– Я едва тебя не прикончил! – вспылил Джон. – И был бы очень счастлив продолжить даже одной рукой.

Из противоположного конца коридора послышался слабый звук. Обернувшись, Джон увидел Марианну Хьюз, которая смотрела на них укоризненно. Оба они разом замолчали, хотя воинственные позы говорили сами за себя. Джон опустил здоровую руку, а Габриель, продолжавший держать миниатюру, отвесил даме поклон.

– Доброй ночи, миссис Хьюз. Счастливо оставаться. – Ничего не сказав брату, он направился к лестнице и исчез из виду.

– Я беспокоилась, – негромко сказала Марианна, приближаясь к Джону и глядя на него с тревогой.

– По-вашему, это так очевидно? – спросил он, все еще дрожа от пережитого гнева. Но с ее появлением его мрачное настроение несколько улучшилось.

– Да, – кивнула она. – Можно спросить, из-за чего вы снова ссорились?

Разумеется, сказать ей всю правду было немыслимо. Но Джон с изумлением поймал себя на том, что отвечает:

– Он нашел миниатюру, на которой изображены моя мать и он в детстве…

– И вы поссорились из-за этого?

– В ней было разбито стекло. Он решил, что я это сделал специально.

– А на самом деле зачем? – В ее тоне не было ни намека на обвинение, но он все равно поморщился.

– Думаю, что из ревности. Габриель был ее любимчиком, мы оба это знаем. Что, впрочем, вполне естественно. Он был очень красивым ребенком. – Джон, как мог, старался говорить равнодушно, но не был уверен, что ему это удалось. Только бы она не стала его жалеть.

Неожиданно она подошла к нему совсем близко и дотронулась до его щеки. Он вздрогнул, испугавшись, что прикосновение к рябой коже вызовет у нее отвращение. От ее ласки сердце у него забилось чаще и сильнее.

– И вы чувствовали себя нелюбимым? – тихо спросила она. – За обедом Габриель немного рассказал о вашей матери. Мне показалось, что она была очень сердечной и любящей женщиной… Я уверена, что она вас любила, Джон… Вы были ее первенцем, старшим сыном. Как же могла она вас не любить?

Он не смог отвечать. Горло у него внезапно сдавило; нахлынувшее чувство слегка растопило ледяные пласты отчаяния. Он накрыл рукой ее руку, желая удержать ее навсегда так близко.

Но к его сожалению, она отступила назад и с трудом произнесла:

– Луиза удивится, что я долго не возвращаюсь в гостиную. Пожалуйста, милорд, не ссорьтесь с братом. Это огорчило бы вашу матушку. Семейные связи бесценны, их не стоит бездумно рвать.

Она быстро пошла по коридору и исчезла. Он почувствовал, что должен исполнить ее пожелание. Он был готов извиниться, даже если извинение и встанет у него поперек горла. И Джон направился по лестнице в комнату для гостей. Стучать в дверь ему не пришлось, потому что брат стоял на лестничной площадке и разглядывал портрет покойного маркиза.

– Ты хоть понимаешь, какой он был скотиной? – сказал Габриель, словно их разговор не прерывался. – Он превратил жизнь матери в сущий ад.