Каждая вечность рано или поздно кончается, и вечность бесконечного подъема не стала исключением. Лестница уперлась в еще одну дубовую дверь, столь же массивную, как и та, что открыла нам вход в башню. Снова откуда-то сверху свисает веревка, Мусиор снова трижды дернул ее. Где-то за дверью трижды звякнул колокольчик. Бесцветный голос едва слышно донесся из-за двери:

— Входите.

И мы вошли.

Этот зал занимает целый этаж башни, скошенные вверх стены не позволяют усомниться в этом. В центре зала размещается массивный каменный трон, на котором величественно восседает эльф неопределенного возраста (они всегда неопределенного возраста) с белыми бровями и зелеными волосами, он одет в пышный белый кафтан с высоким кружевным воротником. В голову немедленно ударяет шальная мысль: уж не этот ли кафтан пародирует Табата в своей одежде? Но нет, вряд ли она отважилась бы на такое.

Вокруг трона расстилается ковер, расцвеченный многоцветным узором, в котором преобладают зеленые тона. Рисунок изображает деревья, цветы и многочисленных животных, некоторые из которых с детства знакомы любому хоббиту, например медведи и олени, другие выглядят настолько фантастично, что не верится, будто они могут реально существовать в каком-либо мире. Как, например, может существовать летающая корова с перепончатыми крыльями? Зачем ей крылья, от волков улетать, что ли?

Сквозь узкие вертикальные щели во всех четырех стенах приемная хозяина наполняется небесным светом, который почему-то не распадается на частую гребенку блистающих кинжальных лучей, а сливается в неяркое успокаивающее сияние. Кроме трона и ковра в зале ничего нет — ни гобеленов на стенах, ни светильников — действительно, зачем светильники там, где не бывает ночи? Само собой разумеется, что никаких сидений, кроме трона, здесь тоже нет.

Мусиор сделал с десяток быстрых шагов, замер на месте и согнулся в низком поклоне, с секундным запозданием я повторил его действия. Оберик никак не отреагировал на приветствия. Его красновато-карие глаза смотрели на нас надменно и без всякого выражения, его голос звучал совершенно бесцветно.

— Мусиор, — сказал он, — когда Хэмфаст покинет башню, ты подберешь ему достойный дом и достойную временную жену. Думаю, для начала одной будет достаточно. Ты свободен.

Мусиор еще раз низко поклонился и, пятясь, скрылся за дверью. Я остался один перед лицом грозного хозяина.

Мертвые неподвижные глаза, как у рыбы или змеи, испытующе впились в меня, и я ощутил, как магические потоки взвились вокруг меня затейливыми узорами. Здесь не действует глаз орла, внезапно понял я. Жаль. Но это не мешает мне вглядеться в душу Оберика так, как в этом мире умею только я. Если, конечно, Оберик не обладает высшей магией.

Открыть душу разумного существа… Открыто. Посмотрим, что тут у нас… Что-то странное… Виртуальное золото, что ли… Точно! Прямая магическая нить привязывает его душу к золотому запасу государства, составляющему, кстати, девятьсот шестьдесят одну тысячу единиц и еще какие-то гроши. Много, очень много, средний халфлинг получает четыре золотых в месяц, два из которых отдает в казну в виде налогов. Здесь, в башне, около тридцати годовых доходов Сакред Вейла. Почему, интересно, Оберик не пускает это золото в оборот?

Что тут еще у нас есть? Заклинания. Нет, это не совсем заклинания, скорее это пути развития заклинательного искусства. Или не совсем пути… Моргот его разберет… Значит, пять относятся к магии природы, четыре — к магии хаоса, один — к магии смерти. Гм… магия смерти…

Неужели этот надменный эльф практикует некромантию? Какая гадость…

Ладно, с заклинательными путями разберемся потом. Локальный запас маны… ноль. Совершенно пусто. Куда это он растратил такое море энергии, на василисков всяких, что ли? Если так, то он дурак, простите за выражение.

Шесть позиций славы. Глупость какая, как можно измерять славу в каких-то количественных единицах? Нет, похоже, можно, тут есть какие-то сложные взаимосвязи, какие-то магические нити, уходящие вовне, как-то связанные с какими-то артефактами, размещенными в заклинательном покое этажом выше. Да, точно, я уже чувствую незнакомую силу под потолком этого зала…

И в этот момент голос Оберика прервал мои размышления.

— Ты солгал мне, Хэмфаст, — сказал он, — ты вовсе не герой.

— Я никогда не утверждал, что я герой, — возразил я, но Оберик меня не слушал. Он продолжал говорить:

— Во-первых, ты явился в Арканус не в Круге Призвания. Во-вторых, ты халфлинг, а значит, не способен к верховой езде.

— Я способен к верховой езде! — возразил я. — Просто в Арканусе не водятся пони, а…

— Заткнись, смертный! — В голосе Оберика прорезался гнев. — И не перебивай меня, пока я не закончу. Все герои способны к верховой езде, а ты не способен. В-третьих, у меня уже есть шесть героев, и седьмому герою нет места в моей душе. И в-четвертых, твоя душа — обычная душа халфлинга, она не содержит ничего характерного для героев. Ты совершенно лишен магических способностей…

Я непроизвольно хихикнул.

— …Ты не обладаешь никакими выдающимися умениями, ты просто ничтожный червь, возомнивший себя героем! — Голос Оберика сорвался на крик. — От тебя нет и не может быть никакой пользы, и тебя ожидает единственный путь, не дающий возможности выбора, — он сделал эффектную паузу, — на алтарь. Я вздрогнул.

— Почтенный Буридан уже пытался отправить меня на алтарь.

— Ты угрожаешь мне? — Оберик издал звук, отдаленно похожий на скрипучее хихиканье. — Ты, смертное ничтожество, смеешь угрожать мне, сильнейшему из хозяев? Да ты знаешь, что я с тобой сделаю?

— Попробуешь отправить на алтарь, — ответил я. — Хуже уже не будет, не правда ли, почтенный?

— Не смей называть меня почтенным! — взвизгнул грозный хозяин. — Я не почтенный, я великий!

— И правда, чему тут оказывать почтение? — Мое истерическое веселье быстро превращалось в ярость. — Обычный индюк, пусть и великий.

— Кто такой индюк? — Оберик искренне удивился.

— Птица такая, вроде петуха, но втрое больше и с большой соплей под клювом.

— Ну все! — заорал Оберик и вскочил с трона. Он растерянно огляделся по сторонам, и я внезапно понял, что он не знает, как быть. Никто никогда не вел себя с ним подобным образом, и теперь, когда пришло время проучить наглеца, он просто не знает, что делать.

— Будешь испепелять? — спросил я, придав лицу простодушное выражение. — Или морду набьешь?

Оберик решил меня испепелить. Он взмахнул руками, и на меня обрушился огненный шар. Я не стал полагаться на неуязвимость, это меня спасло. Я взлетел под потолок, одновременно приняв невидимость, и посмотрел вниз. Уриэль говорил, что сильнейшее ручное магическое оружие, когда-либо изобретенное, — это инцинера. Он был неправ, огнешар, брошенный Обериком, намного мощнее, его хватило бы, чтобы полностью испепелить двух-трех средних хоббитов. Дверь, ведущая на лестницу, перестала существовать, и, начиная от края ковра, к ней вел жирный и какой-то маслянистый след, будто огнешар, сотворенный Обериком, содержал в своем ядре не искру первородного огня, а горшок земляного масла.