Царский учитель Симеон Полоцкий

Типография создавалась как крупное предприятие, оснащенное шестью станами высокой печати (на Печатном дворе их было 12), новейшим станом для выпуска офортов с медных матриц (отсутствовавшем на Печатном дворе до начала XVIII века), с большим штатом печатников, должностями редактора, администратора, с особым приказом Верхней типографии. Развернуть ее работу оказалось непросто. Мало было преодолеть бешеное сопротивление «мудроборцев» во главе с патриархом Иоакимом, который даже проклял оптом все выходящие «без благословения» книги. Мало было привлечь к сотрудничеству выдающихся художников, таких, как Симон Ушаков, гравированные картинки и заставки которых не только украшали книги, но и продавались отдельно, принося типографии хорошую прибыль. Сами издатели должны были приобрести профессиональную квалификацию, на практике овладеть секретами и тонкостями издательского дела.

За опытом Медведев обратился на государев Печатный двор, который, несмотря на ограничения, упорно трудился над просвещением России. В ноябре 1678 года, минуя должности книжного «чтеца» и «писца», Сильвестр стал старшим редактором – справщиком Печатного двора (а еще через год – старшим справщиком с более высоким окладом). Десятилетие его работы в главном издательстве страны ознаменовалось выходом более чем 150 изданий. В их числе различные азбуки вышли тиражом более чем 34 тысячи экземпляров, учебные псалтыри – более 12 тысяч; издана была арифметика, ряд публицистических произведений и множество канонических книг. Освоив богатый опыт справщиков Печатного двора, Сильвестр внес в него собственный вклад, особенно в методику перевода и исторической критики текста. С его именем связывают также зарождение славяно-русской библиографии{100}.

«Невероятным событием», «неслыханным новшеством» для России называют исследователи работу Верхней типографии, в которой Медведев играл основную роль. Бесцензурная литература в XVII столетии: учебная, дидактическая, беллетристическая – отечественная и переводная, прозаическая и поэтическая – выходящая крупными тиражами и в блестящем оформлении (не уступающем голландскому). Думаю, сказанного достаточно, чтобы оценить подвиг Симеона и Сильвестра.

В это время ярко проявился поэтический талант Медведева. Развивая применительно к богатствам русского языка стихотворный метод Полоцкого, он создает обширные поэмы, придворные «приветства», «плачи» и эпитафии{101}. Благодаря его усилиям стихотворные орации, предназначенные для публичного чтения на придворных праздниках и затем оформлявшиеся в виде книг, становятся важной формой публицистики. Вслед за учителем Сильвестр настойчиво пропагандирует в стихах убеждение, что государственная и общественная польза является главным критерием оценки достоинства политического деятеля. Просвещение страны, развитие национальной науки выдвигается в его стихах на первое место среди прочих добродетелей и заслуг самого царя. И это не случайно. В конце 1670-х годов просветители готовили решительный штурм «тьмы невежества»: в Москве должен был открыться университет, или, как тогда говорили, Академия{102}.

Борьба за Московскую Академию развернулась давно. Еще на большом церковном соборе 1666–1667 годов в Москве Симеону Полоцкому удалось организовать ряд авторитетных выступлений в пользу «училищ». Митрополит газский Паисий Лигарид, александрийский патриарх Паисий и антиохийский Макарий заявили царю и «всяких чинов людям», что «нестроения» в церкви проистекают именно от невежества, от отсутствия солидных учебных заведений и общедоступных библиотек. Для пользы церкви и самого государства ораторы призвали открыть в России училища на славянском, греческом и латинском языках. Казалось, победа была близка. В 1668 году, летом, Симеон Полоцкий получил две грамоты – от восточных патриархов и от Иоасафа, патриарха Московского и всея Руси, – благословляющие создание в стране высших училищ «свободных учений» на славянском, греческом и латинском языках. Страшные проклятия изрекали патриархи тем «учений ненавистникам, завистникам и пакостителям», которые попытаются препятствовать этому святому делу.

Но позиции противников просвещения, метко окрещенных в XVII веке «мудроборцами», были еще очень сильны. Не пугаясь проклятий высших православных иерархов, они не только воспрепятствовали основанию в России университета, но и добились закрытия даже маленького училища Симеона (в котором, как мы помним, учился тогда Сильвестр). Благородное дело вновь было похоронено на долгие годы.

Приход к власти ученика Симеона Полоцкого – царя Федора Алексеевича – и поддержка вернувшегося из негласной ссылки Медведева вдохнули в Полоцкого новые силы. Слух о том, что русское правительство намерено открыть в Москве свой университет, прошел в 1679 году и по окрестным странам. Видя осуществление планов просветителей, «мудроборцы» не могли больше отмалчиваться. Что могли они противопоставить проекту университета? Как обычно, обвинение в ереси.

Как по команде Москва стала наполняться пасквилями на латинский язык – международный язык науки того времени. Славяне не должны изучать латынь и читать латинские книги, утверждали противники просвещения, иначе народ неизбежно «напитается ядом ереси латинския», погибнет исконное благочестие, рухнут устои. Иерусалимский патриарх Досифей в своих посланиях московскому патриарху Иоакиму разражался страшными угрозами читателям книг по-латыни, призывая книги сжечь, а укрывателей их казнить. На словах признавая истину, что «ученье – свет, а неученье – тьма», «мудроборцы» требовали ограничить науки изучением греческого языка и чтением книг по-гречески. Учиться у благочестивых греков, которые всегда были и должны оставаться образцом для Руси, невзирая на то что у самих «греков» (православного духовенства на Востоке) в это время не было своих университетов, а значительная часть «благочестивых» книг издавалась в католических и протестантских типографиях на Западе, – такова была позиция отечественных «грекофилов».

Конечно, и это был шаг вперед со стороны консервативных сил. «Греческие» учителя, особенно окончившие западноевропейские университеты, могли помочь русским ученикам овладеть основами схоластических знаний, расширить их представления об античном ученом наследии. Но этот шаг был сделан в условиях набирающей силу научной революции XVII века, круто менявшей представления о мире, способах и возможностях его познания. Следовать пути, предложенному (причем вынужденно) «мудроборцами», значило лишь закрепить отставание России в области наук на позициях, уже пройденных Западной Европой. Не напрасно, совсем не напрасно противники просвещения постоянно требовали «угасить малую искру латинскаго учения, не дать той раздмитися и воскуритися, да не пламень западнаго злоумысленнаго мудрования, растекшись, попалит и в ничто обратит православия восточнаго истину!» Каким образом приобщение России к достижениям научной революции могло «попалить» истину православия, «мудроборцы» не объясняли. Для них важно было одно – связать науку с ересью – и «не пущать!».