И когда он снова смог дышать, когда смог заговорить, то приподнял голову и сказал слова, которые собирался сказать давно:

— Я люблю тебя.

* * *

Маргред, оглушенная и опустошенная, лежала под ним не шевелясь, пытаясь собраться с мыслями и восстановить дыхание.

Слова Калеба теплым дождем пролились на ее сердце, согревая его.

Я люблю тебя.

Селки умели любить не больше, чем творить чудеса.

Он любит ее?

И что же ей теперь полагается делать?

Что она должна сейчас сказать?

— Спасибо.

Неправильный ответ. Она увидела, как оледенели его глаза, и ощутила, как он отдалился от нее, пусть даже по-прежнему оставаясь в ней.

Она облизнула губы и сделала вторую попытку:

— Ты делаешь мне честь.

— Нет, я заставляю тебя нервничать, — возразил Калеб. — Чего ты боишься?

Было трудно оставаться честной с ним, когда он лежал так, по-прежнему соединившись с ней, изучающе всматриваясь в ее лицо проницательными зелеными глазами. Ей было трудно думать, когда тело все еще содрогалось и было влажным от секса.

Она снова хотела его. Может статься, она будет хотеть его всегда. Может быть, именно этого она и боялась.

— Мы очень разные, — разомкнула она наконец губы.

— Вот почему нам так хорошо вдвоем. Как-то ты сказала мне, что я живу только разумом. Но с тобой… мне кажется, что я снова обрел свое сердце.

Те капли воздуха, что ей удалось набрать в легкие, улетучились в одно мгновение.

— Я не могу ни о чем думать, когда ты говоришь мне такие слова.

Он лукаво прищурился.

— А может, я не хочу, чтобы ты думала. Лучше скажи мне, что ты чувствуешь.

— Я… беспокоюсь о тебе, — призналась она. — Я волнуюсь из-за тебя так, как никогда и ни о ком не волновалась за семьсот лет существования.

Он оцепенел.

— Семьсот лет…

— Да. Я бессмертна.

— Но моя мать не обладала бессмертием. Ты сама говорила, что она умерла.

Он сказал ей, что не хочет, чтобы она думала. Но она буквально слышала, как с негромким тиканьем, словно часы в коридоре, крутятся мысли у него в голове.

— Ее жизнь — нынешняя жизнь — закончилась. Но поскольку она вернулась в море, то вновь возродилась в пене волн и прибое.

— Значит, для нее это было важнее собственного мужа. Важнее ее детей.

Маргред уже совсем было собралась заметить, что Атаргатис взяла с собой Дилана, но выбор, сделанный матерью, вряд ли успокоил бы чувства Калеба.

— Она была селки. — Маргред встала на ее защиту. — Мы принадлежим морю так, как никогда не сможем принадлежать никому другому.

— Она прожила рядом с моим отцом четырнадцать лет. Я думал, они были счастливы.

Увы… Маргред закусила губу, чувствуя, как в ее сердце эхом отдалась боль, прозвучавшая в его словах. Мальчишкой Калеб считал себя плодом любви, подлинного союза между мужем и женой. Предательское бегство Атаргатис не только лишило его матери, но и окрасило детские воспоминания в мрачные тона, разрушив представление о семейном счастье.

Он заслуживал большего. Он заслуживал любви.

Или хотя бы правды.

— Они были слишком разными. — Как были разными они с Калебом, с болью осознала Маргред. — Твой отец завладел телом селки. Но ее любви он так и не удостоился.

На скулах у Калеба заиграли желваки.

— Ты полагаешь, что я намерен завладеть тобой?

Он уже и так получил от нее больше, чем она когда-либо отдавала другому, даже своему давным-давно умершему партнеру. Чувства к нему переполняли Маргред, как желанная беременность, они разрастались внутри нее, и им было тесно. Она изменилась, превратившись в кого-то другого — нечто совсем другое, — кого она не узнавала.

Цепкие щупальца сомнений опутали ее сердце. Сможет ли она когда-нибудь стать той, кто ему нужен? Сможет ли дать ему больше, чем его мать отдала его отцу?

И чего ей будет стоить такая попытка?

Страх ледяными пальцами прошелся по ее груди, вытесняя последние остатки воздуха из легких. И что будет с ними, если у нее ничего не получится?

— Думаю, — осторожно сказала Маргред, — что твое место здесь, на острове. С этими людьми.

— А твое?

— Я селки, — повторила она, и эти слова прозвучали неубедительно даже для нее самой. — Океан — вот наша стихия. Его магия живет у нас в крови. Мы должны или вернуться к нему, или умереть.

— Ты не можешь вернуться. Зачем, если ты все равно умрешь?

Его вопрос больно ранил ее, вонзившись в сердце подобно отравленной стреле. И все-таки он был неверно задан.

В ту же секунду она увидела, что он и сам понял свою ошибку, увидела, как глаза его подернулись холодком, почувствовала, что его тело напряглось, как у воина, ожидающего вражеского удара.

— Если бы у тебя была котиковая шкура, — негромко спросил Калеб, — если бы ты могла вернуться в море, то осталась бы здесь, со мной?

Отказалась бы она от безбрежного простора моря и от вечности ради того, чтобы жить с этим мужчиной на суше, пока оба они не умрут?

Во рту у нее пересохло. Она не могла и не хотела отвечать ему.

И ее молчание стало для него ответом.

— Ну что же, все хорошо, что хорошо кончается, — сказал Калеб, оставляя оператору полиграфа в полное распоряжение свой кабинет — единственное место на острове, которое еще не было оккупировано оперативной группой полиции штата.

Он солгал.

И уже не в первый раз за сегодняшнее утро. Но даже когда правую руку Калеба украшала манжета для измерения кровяного давления, когда к пальцам левой руки были прикреплены электроды, а грудь обнимали резиновые валики, когда цифровая аппаратура подтверждала правдивость каждого произнесенного им слова, даже тогда оператор ни за что не поверил бы в историю о семисотлетней русалке, которую преследовал демон.

Сэм Рейнолдс стоял в дверях маленькой комнаты отдыха, в которой едва помещались копировальная машина и кофейник.

— Не переживайте из-за этого, — заметил он. — После трех часов, проведенных в этом кресле, и моя родная мать обливалась бы потом. Так что мой тест вы уже прошли.

На лице Калеба отразилось удивление.

— Вы уже получили результаты анализа на ДНК? Сыщик из полиции штата лишь фыркнул в ответ.

— Где, по-вашему, мы работаем, в ФБР, что ли?