– А бабушка?

– А бабушка все еще платит.

– Мам, а она когда-нибудь расплатится?

В Лялькином голосе было столько детской наивности, столько неприкрытой надежды, столько естественности и простоты, сколько бывает только у ребенка, для которого очевидна вся легкость бытия. Поссорились? Протяни мизинчик и – мирись, мирись, мирись…

По Викиной щеке скатилась слезинка, сначала скупая, одиночная, едва различимая. Потом еще одна, и еще, и вот уже неудержимый поток струился из ее глаз, и единственное, что смогла она прошептать до того, как окончательно поддалась сразившим ее рыданиям, было:

– Я не знаю.

Вволю наплакавшись, Вика вкратце рассказала снова сидевшей рядом дочери, почему не желает ни видеть свою мать, ни что-либо слышать о ней. И тем не менее не избежала укора:

– Но ведь тебя бы не было, если бы не она.

– Знаешь, Лялечка, не знаю, к счастью или к сожалению, но многие считают, что дети ничем не обязаны своим родителям. Я не уверена, что это правильно, но не могу не согласиться с тем, что дети никак не просят родителей себя заводить. Детей рожают и берут на себя ответственность за них. И, наверное, следует это делать просто так, а не для того, чтобы потом опираться на них в старости.

– Разве заботиться о родителях плохо?

– Конечно, хорошо. Но хорошие поступки не всегда равны нашим обязанностям.

– И все же бросать родителей нехорошо.

Вика потрепала дочь по щеке и улыбнулась сквозь еще не окончательно высохшие слезы.

– Согласна. Но ведь я и не бросила. Она живет в комфортных условиях, ни в чем не нуждается.

– Мама, она нуждается в общении! Это гораздо важнее любого достатка, я точно знаю.

У Вики защемило в груди.

Лялька с детской непосредственностью сказала о том, как ей не хватало материнской ласки, обычного общения, разговоров по душам, которые Вика заменяла шмотками, поездками и неограниченными карманными расходами.

– Лялечка, такие, как она, нуждаются лишь в общении с бутылкой, – Вика тяжело вздохнула, – и только.

– Она пьет? – Глаза девочки расширились от обуревавших ее чувств. В них читался и страх, и брезгливость, и сочувствие, и всепобеждающее, неудержимое женское любопытство.

– Сейчас, конечно, нет, но алкоголь уже сделал свое дело. Убитые клетки мозга не восстанавливаются.

– Но она нормальный человек?

Вика покачала головой:

– Я не знаю. Наверное. Честно говоря, это неважно.

– Как это? – Лялька смотрела на мать, недоумевая.

– Так. Ей не было дела до детей, мне нет дела до нее.

– А были еще дети? – услышала Лялька главное.

Вика прикусила язык, тут же тряхнула головой, махнула рукой, выдавила из себя заискивающую улыбку:

– Послушай, доченька, ты же знаешь: как аукнется, так и откликнется. Это мои отношения, и не надо в них вмешиваться.

– А ты никогда не думала, что своими отношениями лишила меня моих отношений? Может, я всю жизнь мечтала иметь бабушку? А ты мне сказала, что она умерла!

Девочка снова вскочила. Руки ее сжались в кулачки, плечи тряслись, кончик носа нервно дрожал.

– У меня же никого нет! Отец не появляется, ни братьев, ни сестер, вот и про бабушку наврали.

– У тебя есть я, – тихо сказала Вика, заранее зная, что вызовет новую вспышку гнева.

Так и вышло:

– Ты?! Ты есть у своих гостиниц, а еще, оказывается, у этого своего Матвея.

Лялька выплюнула это имя с такой ненавистью, что Вика даже испугалась. На секунду она даже подумала, не будет ли лучше действительно забыть про Матвея и заняться собственной дочерью. В конце концов, почему ей так приспичило облагодетельствовать чужого человека, когда рядом страдает родной?..

Она знала почему.

Матвей, подобранный случайно и бездумно, неожиданно оказался единственным, кто за последние годы пожелал проникнуть глубже Викиной внешней оболочки и увидеть внутреннее. Да, он был слишком навязчив, слишком настойчив в своем желании, оно раздражало Вику и заставляло закрываться на все новые засовы, но тем не менее осторожно, по капельке, по зернышку истончало ее броню, делало более мягкой, податливой. Вика, сопротивлявшаяся разговорам и общению, начала хотя бы беседовать с самой собой, думать, пытаться вылезти из той ямы, в которую сама себя загнала.

Со стороны всегда все выглядело так, словно все в ее жизни прекрасно.

А почему нет?

Финансы в полном порядке. Причем финансы независимые, а не такие, как у большинства женщин. Пока тебя любят – пользуйся, а испарились чувства – пошла вон! Нет, с Викой такого не случится, ее тылы надежно обеспечены.

Что еще?

Внешность замечательная. Как говорится, маленькая собачка – до старости щенок. Плюс к природным данным еще и возможность обеспечить и фигуре, и коже должный уход.

Дочка опять же. Конечно, здесь спорный вопрос. Многое в отношениях с Лялькой упущено, но ведь еще не все потеряно. К тому же хороший ребенок растет, правильный человечек: думающий, сочувствующий, а то, что обиды на мать держит, так имеет право. Да и потом – есть ей в кого иметь такой характер!

Со стороны если посмотреть: не на что ей жаловаться. Ребенок не пьет, не курит, не шляется. Ходит по театрам и музеям, книжки почитывает, не то что большинство, которое сидит сиднем и пялится в гаджеты. Серьезный человек. Поступать собирается.

Черт! Наверное, собирается. Нет, ну, конечно, собирается, а куда? Господи, она даже не знает, куда собирается поступать собственная дочь. Дожила!

Сергей определенно в курсе, а родная мать – нет.

«Еще немного, и я перестану отличаться от собственной матери. У той хотя бы была веская причина не замечать нас, а у меня какой наркотик съел все мозги? Работа, работа и еще раз работа? Что я пыталась ею заменить? Любовь?»

Опять же окружающие покрутили бы пальцем у виска – только замуж сходила четыре раза. Между Лавриком и Сергеем был еще муж номер три – ученый, смотревший в микроскоп с гораздо большим интересом, чем на жену. Разбежались они довольно быстро, без взаимных упреков и претензий. Тоже, между прочим, определенный повод для зависти! Не многим удается развестись без лишних нервов, а у Вики всегда все гладко, без скандалов, без битья посуды, без выяснения отношений.

А может, это неправильно? Может, надо было выяснять? Выговаривать и договаривать? Требовать? Ругаться? Судиться? Но вот не получается у нее ни того, ни другого, ни третьего.

На работе – это да, пожалуйста. Это сколько угодно.

В бизнесе женщину без стервозности съедят и не поперхнутся. В офисе Вику за глаза называют Железным Феликсом. Конечно, ей больше пришлось бы по душе прозвище Железная Леди, но, как говорится, что заслужила. Ну не терпит она разгильдяйства и недальновидности! Разве можно ее осуждать за то, что она предпочитает иметь дело с умными людьми? А глупых или провинившихся увольняет безжалостно или штрафует рублем. Сопли надо детям подтирать, а не сотрудникам.